Работы о Льве Толстом

Такого рода приговорами Толстой зачислялся в лагерь «левых» — на это совер­шенно прозрачно намекают Вяземский и Дёменков. С другой стороны, «левые» выступили со статьями, доказывающими, что философия Толстого — «философия застоя» (Н. Шелгунов), что роман его есть «апология сытого барства, ханжества, лицемерия и разврата» и что сочувствие автора к своим героям и героиням зависит «от чувства некоторого сожаления об утраченных оброках» (М. М-н), что, наконец, «весь роман составляет беспорядочную груду наваленного материала», а на военное дело автор смотрит так, «как смотрят на него пьяные мародеры» (С. Навалихин). Таким образом, Толстой оказался не принятым ни левыми, ни правыми. Так и должно было случиться. Характерно, что справа на него напали, главным образом, за военные и исторические сцены, а слева — за сцены домашнего и помещичьего быта. И это было совершенно законное распределение. Последователь Риля и социальный архаист, Толстой сатирически изображает придворную и военную аристократию («наше, так называемое высшее общество, граф лихо прохватил», как выразился Салтыков), а аристократию поместную, землевладельческую изо­бражает сочувственно и, как это следует по теории Риля, сливает помещика и крестьянина в одно целое. Богучаровский бунт описан только для того, чтобы за­кончить казавшуюся грозной картину «классовой борьбы» шутливой сценкой, ликвидирующей все недоразумения: «— Ты ее так дурно не клади, — говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. — Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так вот бросишь или под веревку, а она и потрется. Я так не люблю. А чтобы все честно по закону было. Вот так-то, да сенцом прикрой, вот и важно».

Благодаря такому своеобразному своему положению в современности Толстой примкнул одной стороной своего романа к «обличительному» направлению и был истолкован как «нигилист», как представитель левой «нетовщины», а другой — ока­зался среди «крепостников», среди представителей «старого барства». Н. Страхов, говоря о беспощадном анализе Толстого, признает: «Если смотреть на "Войну и мир" с этой точки зрения, то можно принять эту книгу за самое ярое обличение александровской эпохи, — за неподкупное разоблачение всех язв, которыми она страдала. Обличены — своекорыстие, пустота, фальшивость, разврат, глупость тогдашнего круга; бессмысленная, ленивая, обжорливая жизнь московского об­щества и богатых помещиков, вроде Ростовых; затем величайшие беспорядки везде, особенно в армии, во время войн; повсюду показаны люди, которые, среди крови и битв, руководятся личными интересами и приносят им в жертву общее благо; выставлены страшные бедствия, происходившие от несогласия и мелочно­го честолюбия начальников, — от отсутствия твердой руки в управлении; выведе­на на сцену целая толпа трусов, подлецов, воров, развратников, шулеров; ярко показана грубость и дикость народа (в Смоленске муж, бьющий жену; бунт в Бо- гучарове). Так что, если бы кто вздумал написать по поводу "Войны и мира" статью, подобную статье Добролюбова "Темное царство", то нашел бы в произведении гр. Jl. Н. Толстого обильные материалы для этой темы. Один из писателей, при­надлежащих к заграничному отделу нашей литературы, Н. Огарев, когда-то подвел всю нашу нынешнюю литературу под формулу обличения, — именно сказал, что Тургенев есть обличитель помещиков, Островский — купцов, а Некрасов — чи­новников. Следуя такому взгляду, мы могли бы порадоваться появлению нового обличителя и сказать: гр. Толстой есть обличитель военных, — обличитель наших воинских подвигов, нашей исторической славы». Далее Страхов выдвигает свою точку зрения, при которой эта обличительная сторона романа оказывается неваж­ной. Это характерно для Страхова, а факт остается фактом. В этой части романа Толстой — «шестидесятник», хотя и «архаист» — архаист именно в том смысле, что он не отходит от современности, а борется с нею, и отчасти даже ее же средствами. Обличитель военных и придворных сфер, «лихо прохвативший» высшее общество, в то же время любуется Николаем Ростовым и противопоставляет всем вопросам и теориям современности семейную жизнь делового помещика, умеющего прекра­щать всякие бунты. Характерно, конечно, что полное и восторженное признание роман Толстого нашел именно у Страхова — нового представителя старой славя­нофильской идеологии, переродившейся, но сохранившей многие основы преж­него учения.