Работы о Льве Толстом

К этой общей досаде, высказанной самыми благожелательными критиками (как, например, Н. Ахшарумов и даже Н. Страхов), присоединилась другая досада, у иных принявшая форму свирепого гнева, — досада на самое содержание военных и философских взглядов Толстого, совершенно исказивших, по их мнению, кар­тину Отечественной войны и превративших ее в «пасквиль». Некоторые указыва­ли при этом на фактические ошибки Толстого, свидетельствующие о его плохом знакомстве с источниками. Таковы были выступления военных специалистов и «ветеранов» 1812 г. — П. Вяземского, А. С. Норова, М. Драгомироваи А. Витмера. К ним нужно присоединить и статью П. Дёменкова, напечатанную Бартеневым только в 1911 г., но написанную еще в 1876 г. Статьи эти почти совпадают в оцен­ке романа как антипатриотического выпада против героев Отечественной войны и против дворянства той эпохи. Даже изображение Кутузова воспринято как ка­рикатура, как пасквиль. Вяземский прямо относит роман Толстого к «школе от­рицания и унижения истории под видом новой оценки ее», а автора — к числу «исторических прекращателей». Он обвиняет Толстого в том, что все лица эпохи превращены в Добчинских, Бобчинских и Тяпкиных-Ляпкиных: «не забывайте, что Гоголь уже гениально разработал и истощил до самой сердцевины поле нашей пошлости. Как после Гомера нечего писать новую Илиаду, так после "Ревизора" и "Мертвых душ" нечего гоняться за Ильями Андреичами, за Безухими и за старич­ками-вельможами... к чему, в порыве юмора, впрочем довольно сомнительного, населять собрание 15-го числа, которое все-таки останется историческим числом, стариками подслеповатыми, беззубыми, плешивыми, оплывшими желтым жиром или сморщенными и худыми! Конечно, очень приятно сохранить в целости свои зубы и волоса: нам — старикам даже и завидно на это смотреть. Но чем же виноваты эти старики, из коих некоторые, может статься, были — да и наверное были — спод­вижниками Екатерины: чем же виноваты и смешны они, что бог велел им дожить до 1812 г. и до нашествия Наполеона?» Дёменков, тоже обидевшийся за этих ста­риков, видит в романе прямо «злую пародию» на эпоху, «злобно-сатирическое сказание», «хаотическую и антипатриотическую сказку».

К ветеранам отчасти примкнули и некоторые критики, как, например, историк П. Щебальский — тот самый, о котором с презрением отзывался Урусов. Свою статью о «Войне и мире» он, следуя за Вяземским, назвал очень характерно — «Ни­гилизм в истории». Он указывает на то, что между выходом первых трех томов и четвертого «графа Толстого посетила мысль исправить взгляд своих современников не только на описываемое им время, но и на историю вообще. Для этого он перевил свой рассказ дидактическою нитью и сообщил IV и V томам своего романа особое освещение, тенденциозность особого рода... Воззрения его вызвали многочислен­ные протесты: протестовали люди двенадцатого года, оскорбленные тем, что автор как будто унижает славу Отечественой войны, протестовали военные, находящие, что автор слишком мало знаком с военными науками, чтобы критиковать Кутузо­ва и Наполеона, — словом, протестов сыпалось множество. В отдельности каждый из этих протестов не имеет большого значения в наших глазах: что за беда, в самом деле, что романист не знает стратегии! Что же касается до того, будто он отрицает славу двенадцатого года и унижает заслуги русского войска, то с этим мы не можем согласиться; нам кажется, что граф Толстой ко всему относится отрицательно, все старается сокрушить. Отрицает и Наполеона, и Кутузова, исторических деятелей и человеческие массы, личный произвол и значение исторических событий. Может быть, и не подозревая того, он вносит в историю полнейший нигилизм».