Рабы свободы: Документальные повести

Письма домой свидетельствуют — интеллект Флоренского вспыхивает с новой силой, кажется, нет такой темы, о которой бы он не размышлял, которой бы не касался в разговорах с близкими: тут и сугубо научные разработки, и общие суждения о человеческой природе, мудрые философские максимы — и практические житейские советы, наблюдения за северным сиянием и птицами — и воспоминания о детстве, оценка прочитанных книг. Он участвует в жизни каждого из членов своей семьи, находит и для жены, и для матери, и для детей свое особое слово — несмотря на то что писать по лагерным условиям можно редко и только под контролем цензуры.

В письмах явлена видимая часть его жизни, но есть и другая — скрытая, она зафиксирована в материалах слежки, в бумагах лагерной охраны. Третье следственное дело Флоренского в основном состоит из однотипных документов с пометкой «Совершенно секретно» — это так называемые «агентурные донесения» или «рабочие сводки», а проще — доносы стукачей, которые, как оказалось, плотно «держали» Флоренского на Соловках и докладывали начальству о каждом его шаге. Все эти донесения помечены крупными буквами «АСЭ» — «антисоветский элемент», оформлены с бюрократической дотошностью: «сдал», «принял», указано и подразделение, стерегущее Флоренского, — Секретно-политический отдел, 3-я часть 8-го Соловецкого отделения ББК (Беломоро-Балтийского канала).

Так благодаря усердию стукачей мы можем теперь узнать кое-что о последней поре жизни Флоренского, услышать его голос, прочитать его мысли, какие он не мог высказать в письмах. Доносы становятся историческим источником.

10 сентября 1935-го. В «кузнечном корпусе» происходит разговор между Флоренским и другими заключенными — Литвиновым и Брянцевым[98]. Присутствующий тут же сексот (в донесении он зашифрован под кличкой «Хопанин») ловит каждое слово и воспроизводит следующую сцену:

Брянцев. Я слышал по радио, что в Австрии за антигосударственные преступления дают от полутора лет до девяти месяцев каторжных работ. У нас за то же самое наверняка дали бы «вышку»[99].

Флоренский. Действительно, у нас в СССР карают даже ни за что. От меня на Лубянке все требовали, чтобы я назвал фамилии людей, с которыми я будто бы вел контрреволюционные разговоры. После моего упорного отрицания следователь сказал: «Да знаем мы, что вы не состоите ни в каких организациях и не ведете никакой агитации! Но ведь на вас в случае чего могут ориентироваться наши враги, и неизвестно, устоите ли вы, если вам будет предложено выступить против Советской власти».

Вот почему они и дают такие большие срока заключения — это профилактическая политика. «Мы же не можем поступать, как царское правительство, — говорил мне следователь, — оно наказывало за уже совершенные преступления, а мы предотвращать должны, а то как же — ждать, пока кто-то совершит преступление, и только тогда наказывать? Нет, так не пойдет — надо в зародыше пресекать, тогда дело будет прочнее!»…

Литвинов. Ну, при такой политике весь СССР скоро перебудет в лагерях.

Брянцев. И в самой партии сейчас положение не лучше, нет покоя и партийцам.

Флоренский. Это верно, очень много видных, старых большевиков сидит сейчас в изоляторах.

Брянцев. Вот я слежу за положением в Германии. По существу, политика Гитлера очень схожа с политикой СССР.

Флоренский. Правда, и хоть она, эта политика, очень грубая, но, надо признать, довольно меткая…

Через три дня «Хопанин» приносит лагерному начальству донесение еще об одном разговоре Флоренского и Литвинова, в том же «кузнечном корпусе».