Рабы свободы: Документальные повести

И еще одно, последнее донесение, без даты. Флоренский и другой заключенный идут в библиотеку, громко разговаривая и жестикулируя. За ними неотступно следует сексот «Товарищ» и внимательно слушает. Речь идет о будущей войне.

— Предположения известного стратега и идеолога партии Троцкого, что скоро начнется война, оправдаются, — говорит Флоренский. — Это закон — война вспыхивает периодически через пятнадцать-двадцать лет…

Короткий и с виду безобидный донос имел далекоидущие последствия. По нему была составлена специальная «Справка на П. А. Флоренского», которая гласит: «В лагере ведет контрреволюционную деятельность, восхваляя врага народа Троцкого». И подписана она начальником Соловецкой тюрьмы Апетером и его помощником по оперативной части Раевским[101]. Этот документ очень важен, он вшит в самое начало следственного дела, из чего следует, что донос «Товарища» послужил формальным поводом для нового осуждения уже заключенного отца Павла.

Именно тогда, летом 37-го, в целях ужесточения режима лагерь был реорганизован, «Йодпром» закрыт, СЛОН превратился в СТОН — Соловецкую тюрьму особого назначения. На остров нахлынуло новое начальство из НКВД, оттеснив прежнее, — явились все в длинных кожаных пальто, в фуражках госбезопасности.

Письмо, помеченное 4 июня, уже полно трагических предчувствий:

«В общем, все ушло (всё и все). Последние дни назначен сторожить по ночам в бывшем „Йодпроме“ произведенную нами продукцию… Отчаянный холод в мертвом заводе, пустые стены и бушующий ветер, врывающийся в разбитые стекла окон, не располагают к занятиям, и, ты видишь по почерку, даже письмо писать окоченевшими пальцами не удается… Жизнь замерла, и в настоящее время мы более чем когда-либо чувствуем себя отрезанными от материка… Вот уже 6 часов утра. На ручей идет снег, и бешеный ветер закручивает снежные вихри. По пустым помещениям хлопают разбитые форточки, завывает от вторжений ветра. Доносятся тревожные крики чаек. И всем существом ощущаю ничтожество человека, его дел, его усилий…»

На этом связь отца Павла с домом оборвалась. Начались легенды.

— Как он погиб? — спрашиваю я внуков Флоренского. — Что вы знаете о его последних днях?

Мы сидим в одном из залов Духовной академии Троице-Сергиевой лавры, за круглым столом, располагающим к беседам, говорим неторопливо, вполголоса, как и приличествует месту, но все равно в голосе моих собеседников прорывается волнение. Они, эти два человека — игумен Андроник, кандидат богословия, преподаватель Духовной академии, и Павел Васильевич Флоренский — доктор геолого-минералогических наук, — как бы разделили между собой то, что в отце Павле было слито воедино: один ушел в религию, в священство, другой — в науку, но память о деде вновь объединяет их: они бережно хранят ее, публикуют его работы, пропагандируют его огромное наследие.

— Официальная дата смерти, которую нам сообщили, — 1943 год, — говорит Павел Васильевич, но мы никогда в нее не верили. Есть больше десятка разных версий: расстрелян на Колыме во время войны — об этом сообщает Солженицын, убит при несчастном случае упавшим бревном в 1946-м в Подмосковье, расстрелян на Воркуте, расстрелян после освобождения из сибирских лагерей, зарезан уголовниками, потоплен на барже при ликвидации Соловецкого лагеря, скончался на Соловках от истощения. А еще, по одной из легенд, он еще долго работал в какой-то энкавэдэшной шарашке[102] и делал атомную бомбу…

— Ну это уж совсем невероятно! — удивляюсь я.

— Ничего невероятного! Знаете, что мне однажды сказала Анна Михайловна, моя бабушка? «Хорошо, что Павлуша не дожил до наших дней». Я был так поражен, спрашиваю, почему? «Потому что теперь он делал бы атомную бомбу…» Он ведь очень многое предсказал и предвидел. Вот, например, писал с Соловков моему отцу — тот тоже был геологом — о методах изучения земных пород, а применил эти методы уже я, совсем недавно, при изучении образцов лунного грунта. В тех же письмах Павел Александрович давал анализ так называемой «тяжелой воды», теперь известно, что тяжелая вода — один из компонентов производства атомных бомб. Так что опасения моей бабушки имели под собой почву…

— Нам рассказывали и писали, — вступает мягко и тихо игумен Андроник, — что на Соловках отец Павел многих обратил лицом к Богу, даже равнодушных к религии, завзятых атеистов, у многих там под его влиянием произошел духовный переворот. У него всегда хранились сухари, кусочки хлеба — помочь голодному. И духовным хлебом он поддержал многих. В лагере он был, как рассказывают, самым уважаемым человеком и авторитетом. По одной легенде, когда его гроб выносили из больницы, все заключенные, даже отпетые уголовники, встали на колени и сняли шапки. Пусть это легенда — но очень показательная. Вообще же правда о его смерти спрятана глубоко, кто-то очень не хочет, чтобы она открылась…

Когда мы встречались, лубянские архивы были еще недоступны.

Осенью 37-го на Соловках царил переполох: спешно отправляли этап заключенных, на баржах, в Ленинград. Свидетель тех событий, Юрий Чирков, вспоминает: