Рабыня страсти

— Да будет так! — подытожил Нази.

Позднее Зейнаб вместе с Каримом пошла к пленным и самолично указала на тех двоих, кто в ее присутствии надругался над Инигой. Отыскала она и того, о котором Инига рассказывала, что он любит прежде исхлестать ее кнутом до крови, а затем уж овладеть ее телом… Этих троих тотчас же отделили от прочих пленных и отвели на главную городскую площадь для того, чтобы там публично пытать их и казнить. Сперва каждого исполосовали кнутом — но не до смерти и не до потери сознания: палач проявил недюжинное мастерство. А затем в кровоточащие раны обильно втерли крупнозернистую соль, что заставило негодяев страдать невыносимо. Затем их вздернули на дыбу — там им вырвали ногти на руках и ногах. Пытаемые выли и рычали от боли, а в воздухе стоял тяжелый запах крови, мочи, рвотных масс и испражнений… Но вот трое пленных уже «дозрели» до очередной пытки.

Зейнаб сидела, замерев, на возвышении, специально приспособленном для Карима, Нази и для нее… Она была бледна, но в аквамариновых глазах не было видно и тени жалости. И никто, заглянув в эти глаза, не догадался бы, что под вуалью, скрывавшей нижнюю часть лица, она до крови кусает губы, чтобы не закричать… Она не отрываясь глядела, как хирург осторожно извлекает из мошонки каждого преступника яички, сперва при помощи особых ухищрений сделав эту область тела нечувствительной: иначе боль лишила бы пытаемых сознания. Все трое своими глазами видели, как их кастрируют… Душевная мука при этом была много, много сильнее физических страданий. Толпа вскрикнула, словно одно многоголосое существо, когда три палача одновременно отсекли преступникам члены, которые тут же были скормлены голодным рыкающим псам. Ужасные раны тотчас же прижгли каленым железом — терзаемые завопили от жесточайшей боли. Зейнаб с трудом подавила тошноту… Князь поднялся:

— Пойдемте…

Нази и Зейнаб последовали за ним на крепостную стену Алькасабы Малики, высота которой составляла около тридцати футов. Десятью футами ниже выступ стены утыкан был страшными заостренными пиками, призванными сдержать атаку возможного неприятеля. Троих полумертвых людей подняли в воздух, и по сигналу Карима с размаху сбросили со стены вниз… Упали они прямо на чудовищные острия. Когда их нагие тела были пронзены насквозь, послышались новые вопли — куда более ужасные, чем прежде. Они корчились на копьях, моля Аллаха послать им быструю смерть во избавление от всепожирающей боли…

— Теперь все зависит от их собственных сил, — тихо произнес Карим. — Они могут прожить от нескольких часов до нескольких суток. А тот, кто умрет последним, сможет насладиться незабываемым зрелищем: вскоре налетят хищные птицы и выклюют глаза его товарищам…

— Надеюсь, это будет вон тот, толстый, — сказала Зейнаб. — Это он избивал Инигу. Ок худший из них… Молю Небо, чтобы он подольше страдал!

Вид мучений умирающих, казалось, утишил боль, рвущую ее сердце. Зейнаб знала, что этого она никогда не забудет — но справедливость восторжествовала. Праведный суд свершился, и Инига отомщена. Позор ее смыт кровью этих троих подонков, которые так безжалостно терзали ее…

В течение следующих нескольких недель Хасдай-ибн-Шапрут помогал Кариму уладить все государственные дела, в которых со времени гибели Хабиба-ибн-Малика царил полнейший хаос. Зейнаб же всецело посвятила себя приготовлениям к свадьбе Омы и визиря, Аллаэддина-бен-Омара. В то время, когда Зейнаб томилась в плену, друг Карима припер-таки Ому к стенке… А когда воротилась Зейнаб, Аллаэддин явился к ней с нижайшей просьбой.

— Ты должна убедить ее выйти за меня! — говорил он. — Я люблю ее всем сердцем. Я ведь так и не женился в надежде на то, что она сменит гнев на милость и вернется ко мне, госпожа моя Зейнаб! Но я уже не юноша — мне ведь за тридцать! Если я хочу иметь сыновей, мне надо как можно скорее взять жену!

— Я уже давно объявила ей, что дарую ей свободу, и советовала выйти за тебя, — отвечала Зейнаб. — Она ведь осталась со мною лишь потому, что я уезжала в далекую незнакомую страну, где никого не знала… Теперь же у меня есть Нази и маленькая дочка, принцесса… Я вовсе не хочу лишать ее счастья, которое она наверняка изведает, став твоею женой! Я поговорю с нею — но ничего не могу тебе обещать, мой господин. Ома так же независима в суждениях, как и я сама… Уверен ли ты, что хочешь иметь такую жену? Она ведь не переменится…

— Я не хочу никакой другой жены! — искренне воскликнул Аллаэддин, приложив руку к сердцу в знак клятвы. А потом Зейнаб вцепилась в Ому:

— Любишь ли ты его?

— Люблю, — отвечала Ома. — Но и тебя тоже, добрая моя госпожа.

— Если ты любишь его, — отвечала Зейнаб, — тогда ты должна выйти за него замуж. — Она завладела руками подруги: