Рад, почти счастлив…

Шли третьи сутки его героического отречения от себя. В этот день жизнь предъявила Ивану ряд испытаний. Первое случилось в обед: ему на мобильный позвонил Костя. «Не могу, – твёрдо сказал Иван, когда тот потребовал встречи. – Может быть, вечером. Но не рано и ненадолго».

Через полчаса Костя стоял перед окнами офиса и названивал в домофон. Иван вышел. Костя бросился к нему, плакал без слёз и изъяснялся воплями. Большое отчаяние владело им.

Иван провёл его во дворик и усадил на скамейку. Под безнадёжным небом межсезонья, нахохлив плечи, вцепившись пальцами в доску скамьи, устроился Костя, и Иван сел рядом.

– Ну, что случилось? – спросил он довольно строго.

– Видел у института Женьку! – объявил Костя. – Он совершенно невозмутим. Поздоровался, как ни в чём ни бывало. Наверно, просто уже решил, что сделает со мной, и поэтому так спокоен. Он ведь с Машкой собирался жизнь прожить… Но вот я думаю: неужели за это можно убить человека? То есть, неужели ему месть как-то компенсирует счастье?

– Я уже тебе говорил, у тебя паранойя от угрызений совести, – сказал Иван и посмотрел на дверь офиса – как если бы его дожидались не терпящие отлагательств дела.

– Вроде бы жизнь такая хорошая штука… – произнёс Костя, подрагивая на своей жердочке. – Привыкаешь, тебе уютно. А потом вдруг её страшные пружины пропарывают обивку, и сразу понимаешь, как всё устроено…

– Да какие пружины! – сказал Иван. – Пока все живы и более или менее здоровы, – стыдно…

– Нет! – перебил его Костя. – Маша не здорова, нет! Она, знаешь, как в старину – чахнет. Чахнет конкретно. Изо всех джинсов вываливается. Носит на ремешке. И я теперь понимаю, что участвовал в «убиении». Я соучастник. У меня на душе – тачка глины. Ты не думай! – горячо взглянул он на Ивана. – Мы с Машкой стараемся, работаем над собой. Ходили в наш парк, катались на колесе обозрения. Мне так хотелось вывалиться! А потом смотрю – подо мной мир! Столько деревьев, птиц! Ничего – усидел! – Костя улыбнулся и помолчал немного. – Хочешь, я тебе открою мой тайный план? Вот потеплеет, буду жить в парке. Ночевать-то, конечно, дома, а жить – там! Так что, если меня нет – ты меня там ищи. Там всё-таки деревья, трава – может, полегчает на природе?.. Ты знаешь! – прибавил он, положив ладонь на горло, обмотанное шарфом. – Я чувствую клубок желаний, мыслей, каких-то резких…

Тут Костя сморщился, как от боли, достал из кармана бутылку минералки и, отвинтив крышечку, глотнул.

– Иван, почему птицы поют? – спросил он.

– Они весну зовут, – сказал Иван.

– Вот это бред – горланить в такую холодрыгу!

И правда, было холодно, сыро. И хотя по небу разносился тонкий весенний звук, ни воробьёв, ни синиц Иван не замечал. Костя был единственной птицей.

– Тебе надо передохнуть. Вон, поезжай к Бэлке… Я, кстати, уже забронировал билет – из Берлина в Вену! – сказал Иван. – Буду вести с твоей сестрой переговоры. Пусть возвращается в Москву. Пусть налаживает мои сердечные дела, мою жизнь.

– Зачем? – удивился Костя. – Понятно, да, я тебя сам гнал, мне было надо. А зачем тебе-то?

– Костя, у меня «новая жизнь» на дворе! – произнёс Иван со внезапной досадой и поднялся со скамьи, обозначая конец аудиенции.

– Это не новая жизнь, а какой-то самотеррор! – воскликнул Костя. – Вроде меня, решил дурака валять?

Тут он снова достал бутылку и, плеснув на ладонь, умылся.

– Эх! Заболеть бы мне! Голову под одеяло. Если у меня будет тридцать девять и пять – никто меня не тронет… – сказал он, растирая воду по лицу, и после короткого размышления прибавил. – Послушай! А можно я у тебя в офисе посижу? Буду тебе помогать. Ты ведь тоже не всегда был здоров. Бывал и болен – помнишь? «Кто знает, как мокра вода, как страшен холод лютый, тот не оставит никогда!..» Что же, не пустишь меня?

– Костя, – сказал Иван, отцепив его руку, – справляйся сам. Когда-нибудь надо начинать самому справляться.