Рад, почти счастлив…

Лес с первой зеленью умиротворяюще действовал на него, был при нём, как большой спокойный друг. И вдруг, в одну ночь, всё встало с ног на голову.

Однажды за поздним ужином на крыльце Иван прислушался к звону леса и понял, что готовится праздник. Ему сделалось любопытно. Он вышел к опушке и на десять шагов окунулся в рощу. Чёрное пространство вокруг него сверкало звуками. Иван понял, что попал на таинство, не предназначенное для ушей и глаз человека. Но, может быть, майский лес позволит ему постоять на пороге?

Он остался под сенью берёз и елей, оглушённый многоголосьем. Только гулкий бэк-вокал кукушки был отчётлив, остальное сошлось в единый вспыхивающий узор.

Внезапно ему захотелось примазаться к славе оркестра. Он свистнул – вышло не слишком ловко. Подлаживаясь, посвистал еще, и, забыв о времени, весь ушёл в подражание. Наконец, Ивану почудилось, что талантливый коллектив принял его. Ободрённый, он отозвался на соловьиную реплику. Ещё на одну – и опомнился. Но чувство причастности лесному оркестру осталось.

Несколько ночей Иван спал, словно через прозрачный тюль, донимаемый лесными ариями, и только тем сумел пересилить майское буйство леса, что перебрался из восточной, «лесной» мансарды в западную – «огородную».

Чтобы окончательно справиться с соловьями, он нашёл себе книгу и читал её в постели, пока сон не сваливал его. Это было «Слово о полку Игореве» – брошюрка советских времён из серии «Классики и современники», сразу распавшаяся по страницам.

Так, между природой, книгой и молотком, Иван провёл почти две недели. Причём, отдал работе так непривычно много себя, что почувствовал: душа стала от физического труда, как ветка с прочной кожей, которую не так-то запросто теперь и поранишь, тем более, сдерёшь.

Он бы остался ещё. Но в одном из обычных утренних созвонов с родными, мама обронила полуобиженно:

– Ты вообще-то домой собираешься? А то мы тут еле держимся!

Иван был поражён.

Как будто проснувшись, он осмотрел комнату. Три стены были обиты вагонкой, одна оставалась в листах утеплителя. Сколько же он здесь пробыл? А сколько они там, в Москве, пробыли без него? И ему показалось, что вторая величина значительно больше первой.

Он укрыл доски полиэтиленом, чтоб они не отсырели под майскими ливнями, и помчался в Москву.

Над зелёным полем с жёлтыми букетиками сурепки трепетали белые бабочки – штук сто. «Материю» эту Иван взял бы в городскую квартиру, на занавески. «Что за благословенное время – лето!» – думал он растроганно, никаких других соображений не находя в опустевшей своей голове.

Тогда же, по дороге домой, ему вдруг страстно захотелось поехать в Вену. Летний город, знакомый, но не узнанный ещё до конца, поплыл перед ним. И какая-то надежда мелькнула, что всё у них сложится – у мамы, у Оли, у Кости, и у него.

* * *

– Ух ты! – воскликнула Ольга Николаевна, увидев на пороге весёлого загорелого сына. – Что там у тебя произошло?

– Ничего! – отозвался Иван, складывая сумку с плеча и крепко целуя маму. – Помахал молотком, разогнал кровь! Может, поеду летом в Вену.