Рад, почти счастлив…

Август сворачивал к осени. На дожди у дедушки разболелась спина. Он лежал на кровати крючочком. Конечно, радикулит – не самая опасная болезнь, понимал Иван. И всё же, в такие дни жизнь ложилась на него, как плита. Напрасно он называл себя распущенным нытиком. Это не помогало. «Не хватает веры, – понимал он. – Веры, доверия у меня нет – вот в чём беда».

Накрытый своей благополучной жизнью, совершенно ею придавленный, Иван попытался понять парадокс и пришёл к выводу: наверное, потому так происходит, что в ясную погоду человеку видно, что в действительности это за зверь – жизнь. А когда штормит, тебе не до обобщений. Ты просто борешься со штормом, побеждаешь – и счастлив.

Но нет, и шторма ему не хотелось. Как-то безвыходно, сунув в карман ветровки складной нож и пакет, он бродил по душистому предосеннему лесу. В густом аромате мелькали то семейка опят, то подберёзовик. Приняв дары, Иван возвращался и с полным пакетом шёл к бабушке.

А дальше начиналась маята. Бабушка садилась при нём и диктовала, как чистить грибы, на сколько частей разрезать, как мыть – в скольких водах, в какой кастрюле, как и в чём варить. Иван исполнял беспрекословно череду её указаний. И чувствовал между делами, что теряет остаток равновесия. Все тревоги, какие случались с ним за год, разом собрались с силами и налетели. Он раздумывал: велика для Бэлки беда – выйти замуж за этого австрийца? И сразу затем: как там сложится у Кости? И дальше: не увезла ли Оля Макса в Малаховку? Нет, – утешал он себя. – Не могла увезти. Через его просьбу «Ради Христа!» – вряд ли…

Однажды под утро ему приснился ясный, ветреный сон: по всей Руси, мимо заброшенных коровников, мимо пьяных деревень, он мчится, и чем древнее луга, тем легче на сердце. Как-то раз Иван уж ездил с бухты-барахты в глушь – подо Ржев, там без вести пропал его прадед. На лугу, в окружении перелесков, он устроил тогда привал. Бросил на траву куртку, лёг и минут через пять почувствовал, что весь состоит из природы. Как будто всё сложное содержимое вышло из него, и на освободившееся место зашли леса и луга. Как аквариум полон водой, так он оказался залит Иван-чаем, белыми и розовыми головками клевера, крупной ромашкой. Да, отличное, первозданное место досталось ему. Видимо, людям ещё не позволено было залетать в этот рай, только шмелям. И даже тот факт, что часть луга оказалась кем-то скошена, не нарушала красоты иллюзии. Мало ли что скошено! Может быть, само как-нибудь…

Иван решил переговорить с мамой. Не обидится ли она, если он уедет дня на три?

Как всегда в конце августа, Ольга Николаевна была растеряна, полна детских печалей об уходящем лете. Три месяца оно напрасно грело землю, не послав ей ни любви, ни работы. С горя она села вязать сыну свитер.

– Ну как, побудете без меня? – спросил Иван.

– Мне уже всё равно, – объявила Ольга Николаевна. И Иван пошёл сообщить об отъезде остальным.

Бабушка надулась, дедушка примолк.

– Ну что вы обижаетесь! Три дня! – возмутился Иван. – Так ведь тоже, в конце концов, не честно!

И вечером уехал в город – с тем, чтобы завтра на рассвете стартовать в путь.

* * *

В день отъезда он вышел из дому позже, чем собирался – чуть-чуть проспал. Начинался час-пик. Иван подумал, что, пожалуй, успеет ещё проскочить до пробок, но у гаража его поймала Оля.

– Подвезёшь до метро? А то у меня машина в сервисе.

– А что случилось? – спросил Иван, открывая ей дверцу.

– Да так, фару стукнула, и ещё по мелочи.

Они ехали молча, нисколько не волнуясь о затянувшейся паузе, потому что давно уже были люди, связанные не дружеской даже, а родственной, двоюродной близостью.