Radical (СИ)

Он молчит, голубые глаза мертвеют еще больше. На груди я замечаю другое пятно, и оно не от воды, тёмно-красное, кошмарное, а фельдмаршал громко и болезненно дышит, это я заметил тоже, но я не понимаю.

- Я хотел, – отвечаю я за него и делаю шажок навстречу, – и хочу, – второй шажок, – тебя убить. – Третий шажок. – Хочу, блядь, хочу! – четвёртый и последний. Я схватил его за талию, дернув на себя, и... – Но не убью, – прижимаюсь, прилипая всем телом, и жадно вдыхаю его запах, его кожа, совсем близко, в расстегнутом вороте рубашки, и еще сквозь ткань, слабо, но чувствую. Он замирает, с бессильно повисшими руками, кажется, необходимо продолжение. – Я люблю тебя, блядь! Влюбился все-таки, на свою задницу. Дошло с трудом и поневоле, потому что помню чётко и прекрасно абсолютно всю мерзость, что ты со мной сделал. А злости почему-то нет! И упрекать сил нет. Да и смешно как-то будут звучать упреки в собственной смерти. Любопытно только, что я единственный из убитых тобой, кто может вообще пожаловаться тебе... на тебя же. Из уст покойничка странно слышать, да? Прикончишь еще раз, чтобы заткнуть?

Внутри нарастало дикое язвительное веселье, я собирался выстрелить второй автоматной очередью циничных шуток, но они заглохли все до единой. Когда я нечаянно задрал голову полюбоваться снова его глазами, а из них текли слезы... о Боже. Фельдмаршал плачет. Ты всё-таки умеешь плакать. До чего я тебя довёл.

- Блак прав, я превратил тебя в тряпку, – неуверенно пробормотал я и вжался в генерала теснее. Потёрся щекой о его ключицы, поцеловал... Сердце затапливается кровью в три этажа, я хочу орать, неистово, что-нибудь матерное, орать от счастья, что по-прежнему могу ощущать его руки на себе. Это, оказывается, наслаждение, непростое и непонятное. Но я задохнусь, точно задохнусь, и переломаю ему все кости, обязательно, стискивая в объятьях, как безумный. Я и есть безумный, тронулся от его психопатичного естества, от его неправильной чёлки, резковатого, ни на что не похожего голоса, к которому надо было дополнительно привыкать, от тела, от запаха тела, от губ, бля, это самое крышесносящее. Я отчетливо застонал, только лишь представив. Его. Себя. И постель. – Фрэнк... ну почему? Почему... – я повторил это слово шепотом четырежды, неотрывно глядя в его прекрасные плачущие глаза. Весь мир в твоих глазах и нашем общем сумасшествии.

- Дурной у тебя вкус, невинный ангел мой, – ответил Фрэнсис ровным голосом, хотя его грудная клетка ходила ходуном, разрываясь от усилий втянуть кислород. Я сунулся под мокрую рубашку, её не спас бордовый цвет, сливавшийся с цветом сочившейся крови, генерал намеревался меня обмануть, скрыть... Трогательно. – Куда ты полез? Оставь, это не Эрик, это я сам.

- Дырявил себя? – я прикусил язык, чтобы не ляпнуть ни слова лишнего о том, как я разволновался. – Чем? Кувалдой?

- Гнутыми гвоздями и штангенциркулем, – неловко отшутился и взял меня за подбородок, отрывая от просмотра раны. – Сходи оденься, пока я не перестрелял всех, кто видел тебя в чем мать родила.

- Обязательно. Но сначала ты позвонишь и отзовёшь вертолеты, летящие в Сандре Льюну.

- По причине?

- Мне так захотелось.

- Так говорят женщины. А у тебя есть причина. Я её слушаю.

- Нельзя устраивать массовые убийства! Нельзя! Твоей совести это слово, разумеется, неведомо, так что придется выучить. Прямо сейчас.

- Скажу больше: мне слово «совесть» неведомо, его тоже учить?

- Фрэнсис, пощади ни в чём не повинных маанцев! Вампиров можно и по-другому перебить.

- Твоя жалость и милосердие не уместны. Я лучше знаю, что делать. Если кто-то чудом выберется живым из-под обломков купола, его будет ждать армия, дежурящая круглосуточно у краев кратера, стрелковая и танковая дивизии, а если и этого окажется мало, то колючий забор находится под высоким напряжением. Ни одна тварь не уйдет.

- Как мне тебя переубедить?!

- Никак. Я не смешиваю работу с досугом. Ты никогда не повлияешь на мои стратегические решения, как бы сильно я ни любил тебя, малыш, – он поцеловал меня в макушку. Я скривился и сжал кулаки, разжимая наши объятья и отталкивая его.

- А если бы я был одним из твоих полковников и адъютантов, ты бы слушал? И советовался бы? Конечно да! Но я всего лишь любовник, и мозгов у меня меньше, чем у старых солдафонов, я ничем не могу помочь, мое место на твоем члене и больше нигде!

Он страдальчески вздохнул, но не стал привлекать меня обратно.

- Если бы ты спросил, например, о жене, то получил бы совершенно другой ответ. Я отправил Минерву в больницу. Мы в расчете?

- Этого мало. Одна спасенная жизнь против сотни. Поторгуемся ещё?

- Мы не на рынке. Иди в дом и одевайся. Лунный город будет похоронен. Это мое последнее слово, – Фрэнк сдвинул брови, и я с грустью понял, что действительно больше ничего не добьюсь.

/mirror of mind – Erick/