Тридцатисемилетний судья Уильям Кларк был глубокоуважаемым человеком. Он родился с серебряной ложкой во рту – его дедушка был сенатором; его родовое имение называлось Пичкрофт. У него были темно-рыжие волосы, серые глаза и крупный нос. Он руководил Берри, когда тот проходил стажировку, – в свое время Кларк был партнером в юридической фирме
«В офис к судье Джону Кларку, – гласит ежедневник Берри за 23 мая 1928, – чтобы обсудить с ним дела об отравлениях радием». Бывший начальник хотел сделать ему предложение.
«Рассматриваете ли вы возможность, – принялся расспрашивать Кларк, – досудебного урегулирования иска?»
Берри был не единственной стороной, с которой судья вел переговоры. Двадцать девятого мая Кларк встретился с президентом Ли и командой адвокатов
Хотя он и поклялся репортерам, что «больше чем когда бы то ни было полон решимости сражаться [за это дело] до самого конца», в действительности у него появились сомнения. Не то чтобы он сомневался в возможности победы. Вопрос состоял в том, будет ли вынесен вердикт своевременно, чтобы принести какую-то пользу девушкам. Каждый раз, когда Берри их видел, они казались ему все более слабыми. Хамфрис уже сообщил ему, что они «были не способны как физически, так и психологически» присутствовать на предстоящих слушаниях. Даже Грейс Фрайер, которая всегда была активней своих подруг, казалась спокойной и более сдержанной. «Я практически ничего не осмеливаюсь делать своими руками, – призналась она, – из страха поцарапаться. Последняя царапина так и не зажила из-за радия». Девушки стали превращаться в некое подобие фарфоровых кукол, завернутых в вату медицинского ухода. Берри стремился добиться правосудия ради них, однако больше всего ему хотелось, чтобы они провели свои последние дни с комфортом. Возможно, подумал он, ему следует поразмыслить над предложением Кларка, если, конечно, условия окажутся справедливыми.
Берри прибавилось пищи для размышлений, когда день-другой спустя Кэтрин Шааб рухнула без сознания в церкви. «Боль пронзает все мое тело, словно огненные стрелы, – со слезами говорила Кэтрин. – Я так больше не могу. Лучше бы мне не дожить до следующего месяца».
Казалось, Берри принял решение: бесчеловечно не попытаться уладить все прямо сейчас, если предложение окажется приемлемым. На любое дело могут уйти годы судебных разбирательств, а эти женщины, как Берри прекрасно знал из документов в своей папке, запросто могли не дожить и до сентября.
Тридцатого мая, как сообщалось, судья Кларк выступил в роли неофициального посредника. Его поступок спровоцировал пересуды среди других представителей юридической профессии, так как судья вмешивался в дело, которое было не в его юрисдикции. Кларка, однако, по его собственным словам, подобная критика возмущала. «Разве то, что я федеральный судья, – задал он риторический вопрос, – означает, что у меня не может быть сердца?» Он действовал, как он утверждал, исключительно из человеколюбия.
На следующий день в
У компании были все основания желать урегулировать иск. Благодаря, как они ее называли, «грамотно спланированной пропагандистской кампании» (в которой, как они говорили – без тени иронии, – «человеческая сторона жизни обреченных на смерть женщин обыгрывалась в привлекательной форме»), массовая поддержка этих женщин выходила за всяческие рамки. Если бы
Так как компания была заинтересована в скорейшем разрешении ситуации, встреча Берри с адвокатами фирмы состоялась уже на следующий день, в пятницу первого июня, в четыре пополудни в кабинете судьи Кларка. Два часа спустя Кларк сделал краткое заявление возбужденной прессе, ожидавшей его снаружи. Торопясь на свой вечерний поезд, он только и ответил репортерам: «Ничего определенно пока сказать нельзя, однако я уверен, что вопрос будет улажен на совещании [в] понедельник».