Радин

Глава пятая Нэ бойса!

Варгас

Как же я не люблю его, господи.

Каждый раз, когда вижу его, спрашиваю себя – как в этом плоском разуме помещаются сфумато, кьяроскуро и все остальное? Почему боги дают талант кому ни попадя? Просто швыряют в толпу, будто гостинцы на коронации. В апреле я впервые увидела форму его головы, потому что он побрился налысо, седая щетина отросла и топорщилась неровными островками.

Теперь понятно, думала я, глядя на него и пытаясь успокоить дыхание, Гарай продал мне не того мертвеца. Бедный мой австриец, он так нравился пожилым покупательницам. Тем временем Понти щелкнул рубильником и обошел осветившийся зал. Такой площадной брани я не слышала со времен моей первой лавки на окраине Авеледы!

Он дал мне два дня, пригрозил газетами и судом, постучал на меня тростью, а потом надел свои синие очки и ушел. До темноты я просидела почти не шевелясь, выкурила штук пять сигар, хранимых для особого случая, и они помогли. Я сложила кусочки головоломки и увидела квадратик, которого не хватало. Крамер.

Потом я вспомнила о русском, который приходил утром с расспросами, нашла его визитку, обзвонила все гостиницы от четырех звезд – мне приходилось иметь дело с русскими, в паршивых отелях они не живут, даже если карман пустой – и нашла его в «Доне Фердинанду». Тот еще ковчег тщеславия, похоже, что за отель платит его наниматель.

Едва дождавшись утра, я взяла в банкомате наличные, вызвала сыщика в галерею, наняла его без особого труда и послала по следу, как посылают за кроликом мускулистого поденгу. Мне и нужны-то были всего две спокойные недели.

– Частный детектив ищет твоего дублера, – сказала я Понти, когда тот пришел во второй раз. – Мне стоило сразу сказать, но ты так кричал, что я растерялась.

– Русского мальчишку? Видно, снова наделал долгов. Но хорошо, что живой.

– Да, хорошо. Но с моим ассистентом все не так хорошо. Его детектив тоже ищет и с большим усердием. Полагаю, рано или поздно он докопается до правды.

– А что, Крамер тоже пропал?

– Еще в конце декабря. Сыщик говорит, есть подозрение, что он мертв. Не знаю, кто его нанял, но вопросы он задает грамотные. Кстати, у меня тоже есть к тебе вопросы.

– Ну, валяй. – Понти усмехнулся. В этой усмешке было что-то странное, я даже растерялась немного. Я знаю запах страха и то, как он ворочает мышцы лица. Здесь же виделась скорее снисходительность, в некотором роде торжество, одним словом, это была не усмешка, а насмешка. Но надо было продолжать.

– В ночь на тридцатое декабря ты был у себя на вилле, верно? Тебя там видели. А вот Крамера после тридцатого никто не видел, он тоже был на вилле, а потом пропал навсегда. Детектив может узнать об этом совпадении. Ты готов отвечать на его вопросы?

– Буду рад ему посодействовать. – Он спокойно встретился со мной взглядом.

– Посодействуй лучше мне. Вернее, нам обоим, ведь ты получишь половину прибыли.

– Ты надеешься продать эти позолоченные водоросли? – он снова усмехнулся, но глаз от моего лица не отводил.

– Мы скажем, что ты на время потерял память, когда выбрался из воды. Выпьем шампанского за твое чудесное спасение. Потом ты подпишешь работы на публике и поговоришь с прессой. Ты ведь хотел вернуться с блеском, верно? Твое воскресение немного откладывается, но оно состоится, не сомневайся. Просто полежи в могиле до закрытия выставки.

– В могиле?

– Я имела в виду: подальше от людей. В мотеле каком-нибудь. Или сними загородный дом. Знаешь ли ты, что это я заплатила за твой гроб из цельного дуба? Самый дорогой, с ручками из черненого серебра.

Радин. Пятница

Радин очнулся на полу в двух шагах от незнакомца в кресле, склонившего голову на грудь. Надо было проверить пульс, потрогать запястье или шею, но он и так знал, что этот человек мертв. Так собака старого Форсайта завыла, увидев, что лицо хозяина неподвижно и пушинка, опустившаяся на его усы, не шевелится от дыхания.

Это лицо Радин видел несколько раз – на постерах в галерее, в газетах, в сети, и везде оно казалось дерзким, презрительным, веселым, очень твердым. Понти, который умер в этом доме, был обыкновенным стариком.

В голове у Радина шумело, будто от начинающейся простуды, в глазах стояли слезы. Несколько раз он пытался встать, но оставался на полу, прислонившись к перегородке, сколоченной из занозистых досок. За перегородкой была кухня, а за кухней – дверь на свободу, в чистые синие сумерки Матозиньоша.

Телефонный экран погас, теперь единственным источником света были щели между ставнями, звук тоже проникал оттуда, еле слышные молоточки челесты, шум начавшегося наконец дождя. Чуть позже он различил еще один звук: поскрипывание маятника в настенных часах. Циферблат был едва различим на белой стене, но цепи и маятник размеренно поблескивали латунью.