Радин

Я смотрела на лицо Понти, на его смуглую руку, лежащую поверх одеяла, и думала, что объятия, даже самые животворные, ничего не значат. Слухи о сексе сильно преувеличены, как говорит коренастая Марта, получившая мою партию в учебном спектакле.

Я спала с этим человеком четыре месяца, и все это время он сокрушался о моей потере и рассуждал о природе азарта. Где-то играет твой парень, говорил он, ставит на красное, ставит на черное, и вместо души у него собачий свисток. А ты все ждешь, дурочка!

Я слезла с подоконника, сняла с вешалки костюм, свернула и положила на дно сумки, на них пристроила пингвинью рубашку, а по бокам разложила свитера и белье. Там были какие-то бумаги, тетрадь и пара записных книжек, их я сунула сверху и застегнула молнию. Покончив с этим, я тихо вышла, прикрыла дверь, поднялась на крышу и потанцевала там немного, в трико и босиком.

Конец первого акта: потрясенная обманом, Жизель теряет рассудок и умирает. Не дождетесь! Меня обманули сразу трое мужчин, граф, старый лесничий и немец-перец-колбаса. Граф бежал, немец умер, а с лесничим я нынче утром занималась любовью – и так кричала, что сеньора Бони постучала в стену чем-то железным, наверное, каминной кочергой.

Доменика

Разбирая папки, я нашла страницу из книги Крамера, которую он распечатал для меня в ноябре – еще цвела бугенвиллея, дом был наполнен любовным напряжением, и все в нем были живы. В тот день я положила листок в папку и написала на ней «монография КК», но больше мне ничего не показывали, и страница так и осталась в одиночестве.

«Черное в Упанишадах понимается как сверхбелое, то есть ослепительный свет, лишающий человека зрения. В новых работах Понти мы видим вещи, которые исчезают в реальном мире, но остаются на сетчатке глаза. Понти преодолел ограничения цвета, он идет своим путем: к белому сознанию и белой чистоте как высшей ступени этого состояния, будь то покой или движение!».

Найди я этот листок чуть раньше, многое бы изменилось, а кое-что никогда бы не произошло. Я бы догадалась, сложила бы белое с черным, а случайное с очевидным.

Картины остались в доме Гарая, и он обошелся с ними, как крестоносец с арабскими пленницами: употребил для удовольствия, а потом продал ради прибыли.

Он хотел восседать на лотосе и источать лучи славы; его можно понять, ведь он столько лет плелся в тени, лишь изредка упоминаемый в качестве друга юности. Он был уверен, что ты мертв и не сможешь его обличить. Но зачем он использовал твои работы вместо чистых холстов, я понять не могу. Неужели просто из скупости?

Вот почему толстяк держался так загадочно, когда я пришла к нему заказывать подделки. Так весело кивал, когда я сказала, что никто, кроме него, не справится с твоей манерой, что он видит твою суть как никто другой. Представляю, как он потешался, как торжествующе отплясывал, когда дверь за мной закрылась.

Осталось понять, зачем ты убил Кристиана в ночь на тридцатое декабря. В коробке с мотивами есть только деньги, секс и месть, ни одна из этих вещей не подходит. Однако ты все же убил его. Потом ты уехал из города и жил неизвестно где – руку даю, что на юге и не один! – а потом пришел к Гараю и отравился питьем из хозяйской бутылки.

Тот, кто подарил этот порто, наверное, читал про клинок по прозвищу 10 000 холодных ночей, который подвесили в ручье так, чтобы лезвие было обращено к течению. Клинок рассекал все, что встречалось на его пути: рыбу, листья, плывущие по воде, и, говорят, даже ветер. Эта бутыль тоже могла рассечь кого угодно, любого случайного гостя, – и даже меня саму!

Завтра все пятнадцать картин будут проданы, некому за тебя заступиться, муж мой. В этой версии ты навсегда останешься Понти, который исписался, не смог продвинуться дальше, струсил и покончил с собой. Как в том японском рассказе, где разбойник считал, что он зарезал самурая, жена самурая считала, что зарезала она, а дух самурая, явившись на суд, сказал, что он сам вонзил кинжал себе в грудь. Потому что не вынес позора.

Радин. Суббота

– Это со мной, – сказал австриец охраннику, и тот посторонился, пропуская их в жарко натопленную галерею, где пахло пролитым вином, табаком и почему-то водорослями. Первая работа Понти стояла на мольберте, недалеко от медного треножника, где под куполом гудело синее газовое пламя. Остальные картины сидели на стенах, будто огромные ящерицы, сверкая зеленой чешуей. Радин поискал глазами Доменику и направился к столу, его мучила жажда.

У стола с ледяным лебедем толпились гости, Радин подумал, что аукцион уже закончился, но вспомнил португальскую привычку кормить до отвала перед тем, как обсуждать дела, и успокоился. Кристиан мелькнул в толпе – в халате и шлепанцах на босу ногу – и Радин пошел за ним, смущенно пробираясь меж нарядных гостей.