Радин

Скорый поезд в 14:30 значился в расписании первым после полудня. Если успею, то в Лиссабоне буду около пяти, поеду к хозяину чердака, покажу ему лотерейный билет и попрошу подождать с деньгами до дня выплаты. Радин открыл окно, чтобы стряхнуть пепел, услышал шум дождя и быстро захлопнул створки. Вода с грохотом бежала по водостоку, фиалки сеньоры Сантос растеряли лепестки и стали просто травой.

Он представил себе, как она придет сюда после его отъезда, соберет простыни, подумает о нем как о друге молодого жильца, с которым не было особых хлопот, и все, память о нем будет стерта. Думаю, я мог бы стать другом молодого жильца, подумал он, сворачивая холст с портретом танцовщицы в рулон и прилаживая сверху брезент. Но, похоже, друг из меня такой же, как муж или любовник. В этом городе я всех подвел, а сам уезжаю с добычей, холст, масло, темпера. Вот тебе, писатель, твоя химера, замещение и отчуждение, как сказал бы доктор, вечно цитирующий Гадамера.

Укладывая сумку, он вспомнил о джинсах, повешенных вчера – нет, позавчера! – сушиться на галерее, и засмеялся. Всю ночь шел дождь, и мокрые веревки провисли до самого пола. Оставлю здесь, пусть остаются другому жильцу вместе с плащом на клетчатой подкладке.

Радин занес джинсы на кухню, вывернул карманы, нашел дырявый пятак и сунул его в карман куртки. Оглядев квартиру в последний раз, Радин взял дорожную сумку и сверток с портретом, спустился к консьержке, расцеловал ее в обе щеки, отдал ключи и вышел на улицу. Дождь кончился, но солнце так и не показалось, темные тучи сомкнулись и плыли в сторону океана.

Проходя мимо пекарни, он услышал голос спортивного комментатора, доносившийся изнутри, остановился возле витрины и помахал рукой хозяину. Хоть какой-то от меня толк, подумал он, показал большой палец автобусу, уже отходящему от остановки, дождался, пока водитель откроет переднюю дверь, и забрался внутрь.

Этот жест, который местные применяли с уверенностью, сработал в первый раз, и Радину вдруг расхотелось уезжать. Он заметил свободное место у окна и сел, поставив сверток между коленями. Мокрые улицы сменились бульварами, потом замелькали охристые фасады предместья.

Вся эта история похожа на балетный пол, о котором рассказывала Лиза: под понятным линолеумом слой непонятной древесины, а между ними что-то невидимое, но нужное для связок. Что, собственно, произошло в воскресенье, пока я спал, накидавшись индейским зельем? Золотые, зеленые, злые продались, как горячие крендели. Тьягу не приехал, прекрасную вдову не вывели под белые руки, а Варгас присвоила лохмотья аспирантовой книги, которые я сам принес ей в зубах, как спаниель перепелку.

Значит, я никого не подвел, думал он, стараясь побороть подступающую к горлу тревогу.

В окне мелькнуло здание семинарии, Радин нажал кнопку и встал у дверей, собрав свою поклажу. Сумка заметно потяжелела – на две алжирские тетради. Сверток с портретом казался невесомым. Радин сошел возле почты и направился на север по пустынной Кампо Аллегре с сияющими лужами.

Тетради можно выкинуть в урну, как я сделал это с ботинками, думал он, оглядывая незнакомую улицу. Хватит с меня чужой жизни, вязкой, как мазут на морозе.

Все, что я делал, передвигаясь по броску костей, будто шашка в триктраке, нужно не просто записать, это нужно объяснить, а я не могу. Бросок костей не упраздняет случая. Что бы сказал на это каталонец? Сколько можно смотреть на чужую жизнь через дыру в стене настоящего. И вот вам мертвый заяц.

Малу

вчера на аукционе народу было столько, что пришлось окно в стеклянной крыше открывать, дышать нечем стало! и чего толпились, чего шумели, все равно такие ставки им не снились, нищебродам

когда хозяйка на сцену вылезла, все решили, что про мужа станет говорить, скорбные лица сделали, а она стоит молча, шея розовыми пятнами пошла, рот открывает, будто рыба на портовом прилавке

кто-то неизвестный делал ставки через помощника, а помощник, длинный такой, хрустящий, на кузнечика похож, выкрикнул из зала: давайте ближе к делу, я на связи с токио, а там уже за полночь!

тут сеньора руки на груди сцепила, воздуху набрала и говорит: сегодня я могу рассказать вам правду, господа! муж взял с меня слово, что я сделаю это на закрытии выставки, я призываю вас понять его поступок и не судить его строго

публика загудела, журналисты за телефоны схватились, варгас уставилась на хозяйку, а та вдруг замолчала, будто войлоком подавилась, ну, думаю, если сейчас правду выпалит, то и дому конец, и хозяйству конец!

а тут еще кузнечик к подиуму подскочил и заверещал, что, мол, художника, конечно, жалко и что такое уже делали шварцкоглер и кляйн, но галерея обещала уникальный провенанс и раскрытие тайн, и что же значит неповторимость серии, о которой написано в аукционном буклете