Радин

Танцует ли она, получает ли роли? Нет ли там какого-нибудь номера шестнадцать с вывернутыми коленями? Мы не виделись восемь месяцев – я остановился и загнул пальцы, чтобы проверить. Нет, Лиза неизменна, как заполярная погода, как туман, стелющийся над рыжей полоской дюн с полосатым маяком в конце. До маяка добраться невозможно: он маячит, но не показывается, дразнит, но не дается.

Оплатила ли она лондонскую школу? У нее и вещей-то нет для тамошней промозглой зимы. Я вышел к вокзалу и свернул в сторону набережной, кашель душил меня, потому что ветер дул с океана, а шарф я оставил в склепе, чтобы Динамит был уверен, что я вернусь. От мысли, что мне придется просить у девочки деньги, мне стало еще холоднее, я поднял воротник и ускорил шаг. Деваться некуда, начинать надо вечером, системе нельзя перечить, а сегодня шестьдесят четвертый день, понедельник, тринадцатое мая.

Доменика

Мне кажется, в этой церкви всегда идет дождь. Такой шелестящий звук высоко под куполом, особенно когда приходишь после мессы и люди уже разошлись. Я пришла рано утром, и там никого не было, кроме служки, возившегося у алтарной преграды. Может, здесь есть потайные медные трубки, ведущие в недра храма, – так вавилонские священники заставляли своих идолов говорить.

Я села в последнем ряду, сняла туфли и поставила босые ступни на молитвенную скамеечку. Я еще в детстве знала, что молиться стоит только своей святой, а всем подряд – это значит никому. Святой отец считает меня язычницей, но деревянную Доменику в нишу все же поставил. Хотя и подальше от глаз.

Помню, как я не смогла заплакать в день твоих похорон, стояла там, прижав руки к лицу. В такой же позе на плите стоял ангел каррарского мрамора, заказанный у твоего бывшего однокурсника. Кладбищенские каштаны в ту осень поразила чума, они облетели слишком рано. Я смотрела в землю, потому что все ждали от меня слез, а их не было.

Падре взял меня под руку и шепнул, что приход совершил чудо, добившись разрешения на похороны. Этот случай можно толковать двояко, шелестел он мне в ухо, были люди, которые протестовали, но церковь их усмирила. От падре пахло лакрицей и влажным сукном. Почему вы не плачете, спросил он, когда я наконец посмотрела ему в лицо. Потому что я не видела его мертвого тела! Я хочу увидеть его, чтобы слезы освободились. Что же, теперь они освободились.

Завтра все увидят твои настоящие работы, даже если это развалит аукцион, денег не будет ни копейки, а хозяйка галереи откусит мне голову. Придется продать виллу, где на кухне к стене привинчен старинный ящичек для счетов, и он так ими переполнен, что и марку туда не втиснешь. Прежняя жизнь представляется мне чем-то вроде корзины сказочного короля, где еда появлялась сама собой, стоит хлопнуть крышкой, теперь я уже полгода живу непонятно на что.

Я знаю, что у нас есть деньги в банке, но их отдадут только через год после твоей смерти – первой смерти! – потому что тело так и не нашли. Таков закон о наследстве в этой стране, и если бы я позвонила в полицию, когда нашла тебя в мастерской, то закон мог повернуться ко мне самым острым своим углом.

Первое, что я почувствовала, увидев тебя сидящим в кресле с запрокинутой бритой головой, – это ярость. Что, черт возьми, ты сделал со своими волосами? Ты снова сумел меня обмануть, шмыгнул в траву, как ящерица, оставив мне безжизненную шкурку. Ты хотел умереть понарошку, но умер на самом деле.

Я хотела видеть твое мертвое тело, и я его увидела.

Радин. Понедельник

Радин поймал взгляд булочника и понял, что долго занимает единственный столик. Двое посетителей примостились на подоконнике, глядя на площадь, где из рта каменной рыбы бежала струйка воды.

Радин положил монеты на блюдце и вышел на площадь. На этот раз я уеду, думал он, доставая сигареты. Я думал, что попутчика послали боги, чтобы он заставил меня остаться в городе и прийти в себя. Но нет. Это меня послали, чтобы похоронить Понти так, как он того заслуживает.

Что ты о себе возомнил, сказал Радин, обращаясь к каменной рыбе. Знал бы каталонец, что ты творишь, когда я даю тебе волю. Ведь это ты, второй, наворотил тут дел, как паршивый римский делаторий: сначала донес лейтенанту на женщину, которая заказала подделки в приступе отчаяния. Потом настучал Лизе на художника, чтобы она вышвырнула его из дому на ночь глядя. А теперь отплываешь на наскоро сколоченном корабле, бежишь от земли, опустошенной через твои ябеды, и поселишься на голом утесе по приказу разгневанного Траяна.

Радин бросил окурок в урну и вернулся в кафе. Столик был уже занят, он сел с новой чашкой на подоконник, прямо в солнечное пятно. Потом он развел костер на краю сада, за ржавым остовом автомобиля, и сжег плетеное кресло-качалку. До полудня он чистил мастерскую, раздевшись до пояса, и теперь грудь и ноги у него были покрыты сажей и еще чем-то серым, похожим на порошок серебрянки, а потом пришла Лиза.

– Я думал, что больше вас не увижу, – сказал Радин. – Я буду жить в можжевеловом раю и хочу, чтобы вы жили со мной.