Радин положил газету на стол и закрыл глаза, стараясь выровнять дыхание. Кирпич нагревался, вытесняя сердце куда-то в подреберье. Может быть, про арест написали в самом конце?
Радин отложил газету и залпом выпил остывший кофе.
Гарай, похоже, вообще не появился, а лейтенант получил указание не портить праздник столпам местного общества. Что тут скажешь, кроме того, что уже сказано: не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, народ, пессимизм и конокрадство. А я – беллетрист. Нет, ты бездарь и темный человек.
Радин нашарил в кармане лотерейную картонку, вытащил ее и посмотрел на веселое лицо бомбардира. И на кой черт мне теперь твой можжевеловый рай? Нет Лизы, и все зеленые, слабые, только что проросшие смыслы превратились в труху.
Прямо как в монологе Андрея в пьесе про трех сестер: автор написал Станиславскому записочку
Иван
В марте, вернувшись с юга, где я провел зиму в прибрежной гостинице, я не стал заходить домой. Хотя сначала у меня была такая мысль. Эта квартира пригодилась бы на пару дней, чтобы собраться с мыслями и показать пса ветеринару. По дороге с вокзала, где я оставил на паркинге мотоцикл, мне встретился балетный из Лизиной школы, танцевавший с куклой под надсадный аккордеон. Он сказал, что Лизы в городе не будет до конца весны и что партию в новом спектакле у нее отобрали.
Тогда я решил, что отправлюсь прямо на Аграмонте. В полдень я позавтракал на набережной, поругавшись с подавальщиком из-за пса, которому даже воды не принесли, купил теплый свитер, навестил клошара, выпил с ним бутылку красного, сидя на парапете, и на этом деньги у меня закончились. Зима на юге оказалась дороже, чем я думал, хотя все, что я делал, – это гулял по берегу, глядя на пустынные отмели.
Я сказал себе, что буду приезжать сюда каждую зиму, проводить негодные для кладбища месяцы в пусаде «Конвенто», которую переделали из монастыря, уж не знаю кто, парфяне или сабиняне. Поживу так года три, думал я, соберу корзину риксдалеров, а там покончу с игрой и стану жить под полуночным солнцем. Куплю дом и сложу во дворе алтайскую пирамиду из камней. Посажу голубую горечавку.
С тех пор прошло два месяца. Я отсидел на Аграмонте весеннюю связку гексаграмм, по утрам бегал по дорожкам, чтобы согреться, заработал бронхит, но теперь мне было веселее, ведь я знал, что система работает. Когда Мендеш спросил меня: ты хоть понимаешь, что половину жизни проведешь на чужих могилах? – я только кивнул, куда ему понять такое. Жаль, что он отказался на пару месяцев взять Динамита. Я живу под мостом, сказал он сурово, чтобы не быть ни за кого в ответе!
Кладбищенский сторож тоже заартачился, велел забрать пса не позднее завтрашнего утра, так что придется отвести его на квартиру Баты, а потом придумать что-нибудь. Сторож на меня в обиде – я спросил его, кто, по его мнению, вытащил деньги из тайника в склепе москательщика. Я хватился заначки за пару дней до окончания срока и так взбесился, что разбил кулак о каменную стену, просто поверить не мог. Пошел к сторожу, а он решил, что я в нем сомневаюсь, упер руки в бока и давай орать.
На кладбище бродит немало странного народу, но он единственный, кто знает, что я игрок. У игрока всегда есть кубышка, перехваченный резинкой банкролл, эти деньги не тратят на хлеб и вино, их носят в зашитом кармане и достают только для покупки фишек. Делать нечего, придется попросить у Лизы в долг, если желтый конверт, заполненный мной в январе, еще не совсем опустел.