Радин

Малу и Кристиан любили друг друга уже целый год, с прошлой весны. После праздников аспирант не появился, служанка ходила на руа Лапа, но он не открыл, хотя точно был дома, она слышала музыку. Однажды она принесла корзину еды, поставила под дверью и хотела уйти, но тут он выбежал, обнял ее и позвал к себе. Говорил, что собрался на юг, вроде хорошую работу ему предложили. Больше он не давал о себе знать, а она не так воспитана, чтобы бегать за парнем по всей стране.

Нет, она ничего не знает об отношениях хозяйки и аспиранта. Какие такие отношения? Нет, она не знает о русском парне, Кристиан не знакомил ее с друзьями. Они проводили время у него в квартире – готовили ужины, смотрели кино, она прибиралась и стирала. Когда она приходила, он открывал окно нараспашку, но кошачья шерсть все равно летала в воздухе и душила ее. Приходилось пить таблетки.

Почему по телефону она сказала, что аспирант, скорее всего, мертв? Неужели сеньору непонятно? Он не мог оставить ее одну на такой долгий срок. Будь он жив, он дал бы ей знать, погулял бы сколько надо, а потом прислал бы письмо. У него полон рот земли, она это знает, как Бог свят.

Приходящий-На Рассвете

В день, когда австрийца видели на вилле в последний раз, хозяйка собиралась уезжать, и ему велели запереть ворота и включить охранную сигнализацию в саду. Дело было в конце декабря, он точно помнит, потому что в тот день умаялся чистить дорожки, засыпанные снегом и прелой листвой, а эту работу он всегда делает перед Новым годом.

Сад очень большой, и обычно он чистит только то, что на виду, а в тот день занялся дальними углами и забыл включить охрану. Спохватился, когда совсем стемнело, но заметил свет в доме и понял, что кто-то остался ночевать.

Выйдя через служебную калитку, он увидел хозяйскую машину на дороге, у самых ворот. Помнишь, раньше продавались «Português» в голубой пачке, потом их перестали производить, так вот, опель у сеньоры точно такого цвета. А через минуту он увидел и хозяйку в меховом манто. Она ходила туда-сюда вдоль ограды, потом села за руль, потом вышла, пнула ворота ногой и снова стала ходить.

В его племени мужчина не подходит к женщине с вопросами, если его не зовут и не говорят помоги. В его племени даже кровь, капающая из раны, становится кусками кремня, и сами мужчины тверды, как лед. Так что он не стал подходить, не стал включать охрану и пошел в город, в клуб для холостяков, а раз он провел вечер в городе, значит, это была суббота, никак иначе.

Доменика

В школе меня считали деревенщиной, несмотря на красоту. Мать привезла меня в Порту, когда мне исполнилось двенадцать, и я долго и мрачно приглядывалась к одноклассницам, пытаясь понять, что за штука этот лоск, которого мне не хватает.

Дома, в Вибо, у матери был магазинчик на окраине, на вывеске было написано торговля антиквариатом, хотя там продавали все, что под руку попадалось. Все помещение – с черными потолочными балками и забранными свинцовой решеткой окнами – было заставлено сундуками, подсвечниками и торшерами со спутанной бахромой.

Посреди магазина высился буфет, набитый латунью и табакерками, а на нем стоял свадебный букет под стеклянным колпаком. В детстве я считала эти цветы волшебными и очень боялась, что их купят. Однажды какой-то турист задел колпак локтем, стекло разлетелось, я увидела грязные лепестки из белой марли и разрыдалась.

Мать продала магазин, когда встретила господина Кавейру на речном круизе, который она выиграла в лотерею. Пароход остановился в Пиньяо, и так вышло, что они оба остались на борту, у матери сломался каблук, а Кавейру укачало. Своего отца-итальянца я никогда не видела, так что с первого дня звала отчима papai, он был прижимист, но мне почти ни в чем не отказывал. Зимой он возил нас матерью к морю, и мы бродили по безлюдному пляжу в зюйдвестках, надвинутых по самые брови, морская пена была черной и лохматой, как после великанской стирки.

Через несколько лет я стала подрабатывать в академии, потом пошла в театральную школу, играла в маленьком театрике, ходила на свидания и совершенно не думала о замужестве, так что, когда мы встретились, пропустила твои слова мимо ушей. Помнишь, что ты сказал? Теперь у меня есть слава, и мне нужна хорошая жена, чтобы наслаждаться ею вдвоем. Из тебя выйдет то, что мне нужно, Доменика!

Через пять лет, на приеме в мэрии, ты ударил меня кулаком в грудь. Мы стояли в туалете, где ты нашел меня спящей в кабинке, и вытащил к зеркалу, чтобы показать, на кого я похожа. Да, я слишком много выпила, несколько раз подходила к столу с бокалами, закуска была паршивой, и я не стала закусывать. Ты ударил меня в грудь потому, что не мог ударить по лицу. Бретелька лопнула, и платье медленно свалилось на пол, с тихим шорохом, будто кора с эвкалипта.