Радищев

Это была большая победа, но победа, достигнутая дорогой ценой. Тяжесть долгой войны лежала на плечах русского народа. Многострадальный крепостной мужик отважно сражался под победоносными знаменами русской армии, и он же своим подневольным трудом обогащал царскую казну, отощавшую за годы войны.

В конце 1770 года в Москве началась чума. Народ, видя полную бесполезность правительственных противочумных мер (они сводились в основном к временному закрытию церквей и отмене церковных обрядов), взбунтовался. Бунтовщиков усмиряли вооруженной силой. Для наведения порядка Екатерина отправила в Москву своего фаворита Григория Орлова.

Круто расправившись с бунтовщиками, он вернулся в Петербург «победителем». В Царском Селе в честь его воздвигли триумфальную арку и выбили золотую медаль. Эта «победа» над беззащитным народом была наглядным свидетельством того, как будет Екатерина и впредь расправляться с народом за малейшее проявление непокорства.

Фонвизин писал в письме к своей сестре о придворных нравах того времени:

«Развращенность здешнюю описывать излишне: ни в каком скаредном приказе нет таких стряпческих интриг, какие у нашего двора всеминутно происходят… Я ничего у бога не прошу, как чтобы вынес меня с честью из этого ада…»

Законодательная комиссия 1767 года, назначенная Екатериной для выработки новых законов, оказалась, как говорил впоследствии Пушкин, «непристойно разыгранной фарсой». «Наказ» Екатерины был надежно похоронен в «присутственных местах», сатирические журналы 1769–1770 годов закрыты.

Все это свидетельствовало о том, что намерения и планы широких преобразований, о которых слышал Радищев в Лейпциге и в осуществлении которых он хотел найти применение своим силам и знаниям, отодвигались в неопределенное будущее.

И вот в этих условиях нужно было начинать «служить». Пора было браться за дело — за такое дело, о котором молодые люди мечтали на чужбине, к которому готовили себя. Но очутившись на родине, они вдруг увидели и поняли, что до них никому нет дела, что они, по существу, никому и не нужны, как никому не нужны их знания, их надежды и мечты.

A. H. Радищев в молодости. Миниатюра неизвестного художника.

Радищев с Кутузовым, — они и после возвращения в Петербург продолжали жить вместе, — поступили протоколистами в Сенат[68], под начальство генерал-прокурора князя А. А. Вяземского.

Должность эта отнимала много времени и была незаметной и «недоходной».

Молодые люди взялись за работу в расчете не на доходы, а на то, что она позволит им изучить русское право и даст возможность ознакомиться с судоустройством и судопроизводством.

На службе в Сенате Радищев пробыл, повидимому, до середины 1773 года. Вынужденное общение с чиновничьей средой было для него тягостным.

В «Житии Ушакова» Радищев рассказывает о том, как в свое время друзья Ушакова, узнав, что тот собирается оставить службу и ехать учиться, отговаривали его от этого смелого шага.

«Да останется при своем месте, и да не предпочтет неверную стезю к почестям, ученость, покровительству своего начальника», — говорили Ушакову друзья. «Положим, что ты пребыванием своим в училище приобретешь знания превосходнейшие, что достоин будешь управлять не токмо важным отделением, но достоин будешь венца; неужели думаешь, что тебя Государь поставит на первую по себе ступень? Тщетная мечта юного воображения! По возвращении твоем имя твое будет забыто… Ты поместишься в числе таких людей, кои не токмо не равны будут тебе в познаниях, но и душевными качествами иногда ниже скотов почесться могут; гнушаться их будешь, но ежедневно с ними общаться должен. Окрест себя узришь нередко согбенные разумы и души, и самую мерзость. Возненавиден будешь ими…»

Горечью и болью звучат эти слова Радищева. Идут они от самого сердца: видно, все это было близко ему, было пережито и выстрадано им самим.

И в то же время служба в Сенате еще больше открыла ему глаза на многое из того, о чем до сих пор он знал только по слухам, по воспоминаниям детства, и что все сильнее и сильнее тревожило и волновало ею.

В Сенате он познакомился с «делами» о злоупотреблениях помещиков. Бесстрастным канцелярским языком рассказывали ему казенные бумаги о презрении к правам человека, о постыдных и черных делах власть имущих.

Дворянку Морину за убийство крепостной по суду сослали на год в женский монастырь, где ей, конечно, как богатой и знатной даме, жилось преотлично. Вдову помещика Кашинцева «присудили» к шести неделям покаяния за столь жестокое наказание своей служанки, что та повесилась. Помещице Гордеевой Сенат к церковному покаянию прибавил было заключение на месяц в тюрьму за истязание дворовой, окончившееся смертью последней. Но императрица повелела вернуть убийцу мужу, с тем «чтобы он ее впредь до такой суровости не допускал».

Зато с величайшей строгостью взыскивалось с крепостных рабов, если они, «ярясь в отчаянии своем», поднимали руку на господ.