Радогощь (СИ)

Что-то не нравится мне её вот это замешательство. Возвращаемся домой, продолжаем уборку, и я всё думаю, как бы мне написать письмо домой, но тайно от неё. Хочу скрыть этот момент. Но сегодня не получается, она постоянно около меня, загружает меня всё новой и новой работой. А отказаться неудобно. От усталости я засыпаю быстро, сквозь сон слышу будто кто-то гоняет по дороге на снегоходах, но не в силах подняться и выглянуть в окно. С утра пораньше Серафима Трофимовна снова выгоняет меня на почту.

Так день за днем проходят мои трудовые будни. Таскаю эту тяжеленую сумку, разношу почту. Какие оказывается жители этого поселка любители писать письма, строчат и строчат каждый день. И ещё я обратила внимание, что одни и те же журналы я доставляю от адресата к адресату. Они словно пересылают их друг другу. Свое письмо я всё же написала и незаметно сунула в ящик для отправки. Авось всё же дойдет до родителей?

За пару дней я запоминаю все улицы и переулки в этом поселке, могу с закрытыми глазами письма в почтовые ящики засовывать. Улиц всего три и все короткие в несколько домов и два переулка — Глухой, где находится почта, и Последний, который самый последний, то есть крайний к лесу, и в нем всего-то два дома. Один совсем развалившийся, туда я даже почту не ношу, а второй странный, собран из цельных бревен без отверстий, стоит впритык к лесу, что даже длинные ветви старой высокой сосны скрывают его крышу. Как там вообще люди живут без окон и дверей?

Улицы тоже странные. Лесная, где дом Серафимы Трофимовны, Корнея Иваныча и сестры его Варвары, и этой противной Русланы ещё ничего, более-менее нормальная, если так можно сказать про улицу с заброшенными с виду домами. Болотная, на которой живет Акулина Моревна, похожа действительно на болото, даже через сугробы угадывается, что там топь, кое-где темнеет желтоватый лед. А вот Нечистая улица так вовсе чудная. Даже солнце туда не заглядывает, всегда там тень в любой день. По остальным улицам прохожусь — солнце в спину греет, а как на Нечистую выворачиваю, так озноб по коже. Сумрачно, холодно и даже страшновато как-то. Дома черные, скукоженные, будто там ветра со всех сторон на них задувают и сдвигают их по бревнышку, закручивая в спираль. И люди — не люди там, а тени какие-то.

Со временем я всё же замечаю, что не пустуют дома. Из ящиков исправно забирают почту, порой на снегу вижу чьи-то следы, иногда в окнах мелькает тень — лица не разглядеть, только черный контур появляется и через мгновение исчезает, снова пустое пыльное окно. И с каждым днем все эти следы присутствия людей становятся всё четче и четче.

Подхожу к некоторым воротам и уже слышу, как кто-то спускается с крылечка. Пытаюсь заговорить через высокий глухой забор, но мне не отвечают. Кладу письма в ящик и ухожу. Как-то раз услышав позади себя лязг тяжелого засова, я резко оборачиваюсь и вижу чья-ту руку, высовывающуюся из-за калитки, длинные белые пальцы вытаскивают конверты из ящика и мгновенно исчезают.

Вскоре на крылечке одного из домов я стала замечать тень, сначала бесформенное темное пятно, которое с каждым днем всё больше и больше приобретало форму человека в длинной мантии. И вот оно уже стоит на крылечке, отвернувшись от меня, не то призрак, не то какое-то иное существо, не оборачивается, не шелохнется. Тороплюсь, опускаю письмо в ящик и скорее бегу от этого дома.

Сколько времени я уже таскаю эту тяжелую сумку? Пытаюсь подсчитать, но не могу, всё путается в голове. То мне кажется, что дней пять уже прошло, то думается, что целую вечность уже брожу я по этим заснеженным улицам.

Конечно, я пыталась поискать сама какой-нибудь выход из этого поселка, но тщетно. Обошла кругом — никакой дороги нет, даже след от ночных снегоходов нелюдей исчезает на границе поселка, словно доезжая до леса, они вдруг взмывали в небо или испарялись. Как улица заканчивается, так и колея обрывается, дальше сугробы, ещё выше, чем на улицах. Если я рискну и пойду сама через лес, то утону в снегу, заплутаю или меня съедят волки. А они тут есть, иногда я слышу их по ночам, и, кажется, даже вижу, когда после полуночи мне не спится и я отгибаю край шторы, чтобы выглянуть на улицу, и там сверкают во мраке ночи чьи-то глаза. Бррр… аж до мурашек.

Ещё с комбинатом этим непонятно, вроде же заброшен, я своими глазами видела разрушенные цеха, но частенько слышен оттуда грохот сыплющихся камней, равномерный стук молотилок, а иногда и черная пыль поднимается вверх с той стороны. Я даже хотела до него добраться, но не смогла, увязла по пояс в снегу и пришлось уйти ни с чем.

Возвращаюсь всегда к обеду, а у Серафимы Трофимовны каждый раз новое блюдо, да всё вкуснее прежнего. То жаркое из кролика (которого, по её словам, она сама в лесу изловила), то тушенный рябчик (которого, она сама подстрелила), то суп с фрикадельками из кабанчика (которого, конечно же, Серафима Трофимовна сама голыми руками добыла). Ну, это уже шутка про кабанчика, не знаю откуда он у неё взялся.