Радость и страх. Рассказы

Кит негодует: - Так я и знала. Никакого сладу с этими бабушками. Ни ума не хватает, чтобы понять какой-то принцип, ни выдержки, чтобы ему следовать. - И идет в кабинет к Джону.

- Твоя мама опять сюсюкала с Нэн. В парке. Миссис Дженкинс видела. Она безнадежна, Джек. Просто не знаю, приглашать ли ее ехать с нами в отпуск. Ведь я ни на минуту не смогу оставить ее одну с ребенком.

Джон с трудом выкроил полчаса, чтобы закончить рецензию для «Метафизического ежемесячника», с которой уже запоздал на два месяца. Он обращает на жену туманный и гневный взор. - Не брать маму с собой? Что ты, думать нечего.

- Милый Джек, ты готов сгубить жизнь своего ребенка из сентиментальных соображений?

Джон как на грех обозлен очередной неудачей в колледже: попечители приняли решение использовать крупное пожертвование не на расширение библиотеки, а на новую физическую лабораторию. Он швыряет ручку на стол. Черт побери. Кит, нельзя же принимать эту психологическую болтовню за скрижали закона. Ведь по большей части это чистые домыслы - гадание на кофейной гуще, а не то просто шарлатанство.

Кит бледнеет. Она не меньше Джона страшится этих споров. - Я знаю, Джек, ты предубежден против мнения ученых, но прошу тебя, не впутывай в это бедную крошку Нэн!

- О черт! Как ты не понимаешь...

- Боже мой, неужели опять все сначала? Неужели из-за Нэн всегда будет такая путаница? Ведь, в сущности, все так просто. Ты хотя бы согласен, что даже пойти на риск, что у нее сложится комплекс, было бы страшной ошибкой?

Джон, скомкав рецензию, швыряет ее в корзину. - Проклятье, сумасшедший дом какой-то. Попробуй тут поработай.

И опять разгорается яростная, безнадежная ссора, а потом - неделя сплошного страдания, когда Кит ходит бледная, с упрямо сжатыми губами, а Джон то кипит от бешенства, то впадает в тоску. Что бы он ни сказал. Кит даже не слушает. Словом «путаница» она клеймит все, что не вмещается в ее сознание, где царит полный порядок, потому что содержится там считанное количество простейших понятий, расставленных рядами, как патентованные средства на полке, каждое со своей этикеткой. И Джон - потому, что он устал после очень напряженного триместра и ждет не дождется отпуска, потому, что он любит Кит и сочувствует ее горю, - уже знает, что обречен на поражение.

Почти два года Табита была самым нужным человеком в в квартире сына, и на море; она так привыкла к своему положению, что теперь, когда ее не пригласили, просто не заметила этого. Как всегда, она помогает со сборами, а потом, за чаем, говорит Джону: - Часть твоих книг я могу взять в свой чемодан.

Джон молчит, Кит заливается краской. Табите становится не по себе. Она переводит взгляд с невестки на сына. И тоже краснеет. Она думает: «Нужно проявить такт. Нужно что-то сказать». И вдруг срывается: - Боитесь, значит, доверить мне бедную крошку?

- Что ты, мама... - Тон у Джона необычно смущенный. - Ты непременно приезжай нас проведать. Дело в том, что с комнатами в этом году...

- Нет, нет, Джон, я вам не нужна. Сказал бы лучше честно. - И встает.

- Что вы, мама! - восклицает Кит. - Не уходите!

- Да нет уж, что там. Я на вас не сержусь. - Несчастная опускается на стул, снова встает. Всем так тяжело, что даже Джон чувствует облегчение, когда мать, собравшись с силами, решается наконец уйти.

86

Табита не сразу осознает, что счастье ее кончилось. Но вот дети уехали, она осталась в Эрсли одна, и это одиночество стало ей приговором. Она теперь знает, что ее выгнали. И ходит по улицам полная гневного изумления. Все существо ее возмущается: «Почему это случилось именно со мной? Почему мне, такой тактичной и терпимой, досталась такая невестка, такая невозможная женщина, глупая и жестокая?»

А дома горько плачет: «Нехорошо это, несправедливо».

Квартирка, которую она успела полюбить, где собраны кое-какие реликвии из Хэкстро, даже еще с Вест-стрит, где есть два чудесных ковра, уютное кресло и несколько небольших, но первоклассных картин, кажется ей унылой и безликой, как больница, потому что потеряла всякий смысл. Теперь это всего лишь место, где изнывать от одиночества. Центр, болевая точка огромного одиночества, заполнившего весь мир, всю вселенную.

Открывая дверь на улицу, она и там встречает одиночество, еще более унылое, безобразное. Она читает его в каждом лице, даже в лицах своих знакомых. Не в силах оставаться в Эрсли, она спасается в Лондон, но с удивлением видит и там те же безобразные улицы. Она с отвращением смотрит на новые моды, не в состоянии купить себе даже нужные вещи - на что они ей нужны?

Так жаждет она найти хоть какую-нибудь родную душу, что заходит в редакцию к Мэнклоу.

Они долго глядят друг на друга. Каждый поражен происшедшей в другом переменой. Мэнклоу видит перед собой худенькую седую женщину с жемчужно-бледным лицом и огромными глазами, слишком заметными и блестящими. Точеный носик заострился и тоже слишком заметен. Короткий подбородок стал еще короче и потерял округлость. Все лицо напряженное, нервное, одновременно испуганное и сердитое.