— Ваше уточнение вполне уместно. Именно это я имел в виду.
— Но в настоящем случае меня могло бы охватить чувство легкого любопытства: о чем же вы хотели говорить с самим сатаной?
— Вы же всегда все знали заранее. Свое легкое любопытство вы уже сто раз удовлетворили, князь тьмы, прежде чем задавали вопросы.
— Но из того, о чем вы хотели у меня спрашивать, не исходила ясность в одном: как вы, Александр Бронски, лично относитесь ко мне? Дружелюбно или не очень, как этот смешной корейский протестант-пресвитерианец?
— Когда-то на этой земле был писателем некто Аким, который и написал некий роман об этом. И так как между ним и мною ничего не стояло, мой ответ и прозвучал в его известной книге.
— В какой? Ведь я, любезнейший, прошу простить меня, не читал этого романа. Слишком много романов настрочили перепуганные писатели о моей мистической персоне. Всех романов не перечесть. Итак, какой же ответ прозвучал в вашей книжке, хорошо ли автор отнесся ко мне или плохо?
— Этически некорректный вопрос, — отвечал Александр Бронски, — вопрос провокационный, весьма опасный для этого автора. И в упомянутом опусе «про это» фигурировало несколько демонов весьма высокого разряда, но все помельче вас, князь. И авторское отношение к этим антигероям было самое разное… Но для чего знать об отношении автора лично к вам, князь? Не все ли равно Верховному комиссару демонария, что когда-то прожил свою одну штуку жизни некий писатель, который относился к вам — хорошо ли, плохо… — совершенно не веря в ваше персональное существование? Он полагал, что люди носили дьявола в себе, впрочем, как и бога. Эти отчаянные люди сотворили бога и дьявола по своему образу и подобию. Бога истинного и его настоящего антагониста никто из этих людей не знал от дней их собственного сотворения и до последнего дня их существования на земле. Они однажды исчезли с ее лица, так и не познав истинного бога и истинного дьявола. Поэтому, князь, перестаньте прикидываться корейским дворянином и быстренько ушли с этого убогого крестьянского двора, ибо вас не существовало ни в виде пузатого янбана в шляпенке цилиндром из черного конского волоса, ни в каком-либо другом обличье, — вы существовали в беспомощном, бескрылом, стереотипном воображении многих писателей, в том числе и этого….
Но лично я вас чувствовал без фанатической ненависти, с должным уважением. И в том, что произошло далее, шагов тридцать спустя после вашего ухода, несомненно, читалось ваше присутствие. Одинокие старики (дети — по двое с каждой стороны: Со Енсу и Че Мандари поженились вторым браком, и у каждого было по дочери и сыну) остались на своем подворье совершенно заброшенными, дети рассеялись по всему белу свету: в Америке, на Тайване, в далекой Австралии, во Вьетнаме. Поле обрабатывать старики уже не могли, сдали его чужим людям, а сами выращивали на приусадебном участке жгучий красный перец. В этом году жгучий перец не очень хорошо уродился, и набрали его хозяева и насушили всего два мешка. Вы придумали счет, вам принадлежало авторство денег, вашими стараниями были созданы школы взаимной выгоды в торговле и психологическая система торгующих умов, которая по-русски, по-простонародному, звучала так:
Старики единодушно воскликнули:
— Возьмите, Моксаним, один мешок. Уносите с собой.
— Пусть будет по-вашему, перец нужен миссии. Но я заплачу деньгами.
— Нет! Денег не надо! — замахали старики руками. — Берите просто так!
— Как же без денег? Тогда я пришлю вам рису. Мешок рису за мешок перцу.
— О, премного благодарны. Тогда берите и второй мешок перцу. Тоже бесплатно, за один только рис.
— Но два мешка риса будет маловато за два мешка перцу. Придется мне прислать три мешка риса.