Радости Рая

— Гораздо больше, больше! Однако все равно, к сожалению, это были детские игры поисков рая. Дети человеческие играли и в другие игры — в похороны, например. В звездные войны. Сочиняли божественные комедии, раздавали богам свои имена, свое биологическое обличье, даже награждали их своими гениталиями. Но это все было детскими шалостями человечества. И только теперь, когда мы обрели знание о нашем эволюционном переходе в лучистое состояние, начался наш истинный путь в поисках рая. Мы первыми смогли пройти эволюцию от сырого материального состояния к огненному, световому, лучистому. Это обратный путь, мой дорогой ученик, так что вся предыстория человечества — это путь возвращения к изначалу. Огненный Армагеддон — это конец и одновременно начало человечества.

— То есть мы были раньше звездами, потом пали на землю метеоритами и, проклюнувшись из них грибками, эволюционировали далее в травы, животных и людей.

— А через них опять эволюционировали в лучистое состояние… — подтвердил Циолковский.

— Но зачем, зачем, Константин Эдуардович? Зачем это челночное движение? К чему такой суетный вселенский маятник? Ведь это так же скучно, как бесконечность самого веселого существования, в котором единственным развлечением была игра в смерть! Которой на самом деле никогда и не было! Если жизнь бесконечна, то где же смерть? Если бы она была, то и живая вселенная однажды умерла бы — и тогда бесконечность проглотила бы самое себя, начиная с собственного хвоста. Тогда зачем бы нам было рождаться из хаоса и выныривать в жизнь из бездны, Константин Эдуардович?

— Вот вы опять заглянули в бездну. Забыли, что сказал Фридрих Ницше?

— Забыл, но это не значило, что ослушался его. Я никогда и не слушался его, не верил ему, не боялся его предупреждений.

— Что значит — никогда? Это когда?

— Константин Эдуардович, даже маленькая капля жизни была для меня милее, чем все его бездны. Тем более что истинные бездны были переполнены через край жизнями. Чего же мне бояться заглядывать в нее, когда вы сами и сказали, что космос — это единое живое существо? И я всегда верил вам и никогда не верил Фридриху Ницше.

— И опять это слово… Мне было бы интересно узнать, что значило ваше «никогда». Это когда?

— Это значит — всюду.

— То есть нигде?

— То есть везде — где бы я ни встретил господина Ницше, я не верил ему. Слова, которые порождал этот господин, были словно настояны на ядовитых грибах, у людей они вызывали рвоту, высокую температуру и бредовые галлюцинации. И сам он был как мухомор — ярок, у всех на виду, никому не нужен, кроме собственной мании величия. Однако черт с ним, с этим великим крохотным сверхчеловеком. Я хотел бы говорить с вами, Константин Эдуардович, не о нем. Я спрашивал у вас, когда однажды мимолетно встретились в городе Боровске, Калужской губернии, в России, в яблоневом саду за воротами по имени Охрем, — зачем нам было переходить в лучистое состояние, когда мы ступили на студенистый, волглый путь эволюции, вырвавшись из огня — то есть из лучистого же состояния?

— Затем, мой дражайший Аким, чтобы понять, что помимо вселенской, всекосмической, всезвездной, всемирной радости бытия, размещенной на эволюционной прямой, идущей от условной точки С в безусловную бесконечность, — поверх этой радости победы Гармонии над Хаосом витает некая великая и сладчайшая радость Икс. И, устремляясь к ней, все звезды мироздания, которым нет числа, испускают свои лучи света.

— Значит, звезды тоже искали радости рая?

— Да. И это — не в глаголе прошедшего времени. Вселенский рай — в глаголе будущего времени.

— Значило ли это, что человекам не надо было искать радости рая?

— Это значило, что всем звездным миром нам надо искать радость Икс — человекам и звездам.

Слова — всего лишь слова, их можно было написать, но ни расставить их на дорогах, ни закинуть в дальний угол, ни увидеть их, ни положить на зуб было невозможно. И все, что стало историей, и то, что называлось словом «эволюция», сопрело в глаголах прошедшего времени. Весь перфект, уловленный человеческим сознанием, оказался сотлевшей пустотой. И в этой пустоте словам было куда как вольготно! Но мне хотелось бы узнать, почему между мною и Александром ничего не было, тогда как мою матушку звали Александрой, и ее похоронили на русском кладбище, на окраине Боровска.

Глава 14

Я захотел вновь увидеться с матушкой и отправился в Боровск. Только вначале немного призадумался, к какой точке прошлой пустоты Боровска определиться: я поселил ее в этот старинный прелестный русский городок на том отрезке жизни, когда матушку хватил третий удар инсульта, и она, кое-как выкарабкавшись, могла едва передвигаться, опираясь на палочку, а через пару солнечных годовых колец она и скончалась — после четвертого удара. Похоронил я ее зимой на краю березового лесочка, на пространном возвышении, где располагалось старое русское кладбище.