Радуга 1

У них существовал такой обычай: сдавать и принимать дела под кронами «сторуких» сосен, бывших поистине бессмертными. Они всегда произрастали в одном месте у излучины реки Олонки, что в южной Карелии. За ними особо никто не наблюдал, может быть, конечно, старые деревья умирали, на месте их вырастали новые, но все они, помимо местоположения, характеризовались многочисленностью тонких стволов, плотно растущих с одного корня. Такой вот феномен. Он давно уже собирался съездить проверить, все ли в порядке с чудесными деревьями, но вот как-то до сих пор и не собрался. Не дай Бог бесчинствующие в тех местах бригады чурок-лесорубов позарятся на святое!

Аполлинарий предполагал, конечно, к чему идут истоки обычая передачи дел в таких непомпезных местах. Аполлон — брат Артемиды, был очень могущественным богом, если верить эллинскому пантеону. Но относился ли он к олимпийцам? Древний город Олонец, умирающий ныне, неспроста именовался так, что до сих пор нет ясности в причине такого названия. Родина Аполлона — отнюдь не Эллада. Бог-Олень, Аполлон, просто Олон — как-то звучит очень знакомо. Между прочим, Илья Муромец, богатырь, совсем уж никакого отношения не имеет с городом Муромом. Ливвик Чома Илья, рыцарь Ливонского ордена (об этом в следующей моей книге «Не от мира сего»), получил свое прозвище от названия рода-племени «мурома», подозрительно созвучного с «норманн». Суффикс «ец» — только показатель принадлежности. Олонец тоже принадлежал Олону, да не простому Олону, а Аполлону.

Аполлинарий не был язычником, не был многобожцем, он верил в одного Бога, единого и могучего. Но даже его осведомленность не могла ему посодействовать сделать то, что позволяли себе ветхозаветные люди, которым часто говорили: «Не упоминай имя Господа всуе». Это была проблема, выходящая за грани его персоны, это была ныне общечеловеческая проблема. И не только человеческая, как выяснилось совсем недавно.

Одним прекрасным августовским днем, скорее, даже — вечером, к дверям их офиса подошел низкорослый крепкий мужчина с несколько неприятной наружностью. Едва он только взялся за дверную ручку, как дремавший доселе Дуремар вдруг, в один миг, преобразился. Из валяющегося неопрятного и облезлого древнего пса он превратился в крепко стоящую на всех четырех, готовых к прыжку, лапах сторожевую собаку. Шерсть на загривке поднялась дыбом, так что вся плешивость волшебным образом исчезла, будто ее и не было. За толстой стеклянной дверью стоял яростный боец, готовый к схватке не на жизнь, а на смерть. Да ладно бы стоял, но он еще пел отчаянную боевую песнь берсерка, в которой главной интонацией была решимость.

Посетитель не предпринял попытки открыть дверь, видя, какой ему уготован прием, осторожно отдернул руку, вздохнул и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошел, минуя шахту лифта к выходу.

— Внимание, — сказал Аполлинарий, который с первой же судорогой Дуремара, включил охранный периметр на четвертую, наивысшую, степень защиты. — У нас гости нечеловеческого класса.

В камеру наружного наблюдения он видел, как незнакомец, выйдя на улицу, не предпринял никаких намерений скрыться. Наоборот, он прислонился плечом к стене здания, всем своим видом показывая, что торопиться ему некуда.

Аполлинарий, конечно же, оценил намек, без излишних колебаний обернулся к напряженной и решительной Саше Матросовой, случившейся в этот день на дежурстве, и сказал:

— Надо обсудить что-то. Пойду узнаю — с кем. Без нервов и срывов. Действовать согласно установкам. Со мной будет все в порядке, «похороните меня за плинтусом».

Не дожидаясь ответа, он убрал защиту на обычный первый уровень и вышел к беснующемуся Дуремару. Тот, ощутив поддержку, сразу же изобразил особое рвение пойти и закусать всех нелюдей к чертям собачьим. Аполлинарий, нисколько не брезгуя, положил руку на собачью голову и проговорил несколько успокоительных для любой собаки фраз мирным и уверенным тоном.

— Закрой пасть, шченок, — сказал он и добавил. — Молодец. Хорошо.

Дуремар сразу успокоиться, конечно, был не в состоянии, но как мог постарался сдержать себя. Он, дрожа, как лошадь, всей шкурой, поскуливая и ворча проклятия на своем, собачьем, языке лег на пол. «Надо бы ему, что ли, сердечных капель потом дать», — подумал Аполлинарий и вышел в вестибюль.

Как он и предполагал, ожидание несостоявшегося посетителя было отнюдь не праздным.

— Здравствуй, Аполлинарий, — сказал тот, едва заметил вышедшего шефа «Дуги». — Я — Сатанаил и пришел к вам за помощью.

Аполлинарий не удивился, его мозг моментально начал прокручивать любые события, связанные с канувшей в Лету сектой богомилов, но на удивление всплыло другое имя, точнее — регалия.

— Здравствуй, Куратор, — ответил он, но больше ничего не добавил.

Сатанаил, точнее — Куратор, тоже нисколько не смутился. Он внимательно посмотрел в глаза «Олега Борисова», для чего ему пришлось порядком задрать голову. Никто из них даже не предприняли попытку протянуть друг другу руку для пожатия. Пауза была почти физически ощутимой, как выливаемая из банки чрезмерно сгустившаяся краска.