Радуга

А может, это не так? Может, ей только почудилось? Но чудо свершилось. Сердце Розалии наполнилось ясной младенческой верой, что господь выслушает ее молитву и тайные ее мечты исполнятся. Поэтому, упав на колени, она принимается молиться за всех, за счастье всего мира, пока груди, тяжелые, как жернова, снова не начинают клонить ее к земле. Ах, еще можно было побаловать Каститиса в святое рождество! Как же он там, крошка, без матери! Зайдется криком...

— Тетенька, домой, — прошептала вдруг Виргуте ей на ухо.

— Что случилось?

— Скорее.

— Иисусе Христе вновь рожденный, спаси нас, грешных, — простонала Розалия и опрометью скатилась с лестницы. Подняла на ноги всех на паперти, пока не пробилась на двор в коленопреклоненной толпе. Понеслась бегом... Когда наконец за калитку своего дома ухватилась, так и застыла. В ее доме — кошачья свадьба! Басовитый, вроде бы знакомый голосок... Слава богу, Каститис живой. А кто же этот писклявый?

— Подкидыш! — крикнула Виргуте, только теперь догнав Розалию. — Я нашла... В курятнике. Никак нам с дядей Йонасом его унять не удается. Утром видела, как толстая баба по нашему огороду убегала...

Розалия сама не почувствовала, как влетела в избу.

— Господи!

В объятиях Умника Йонаса — развязавшийся ворох пеленок... Из пеленок синие ножки торчат. Розалия цапнула Йонаса за локоть, глянь... Глазки младенца — как у Рокаса. И нос!.. И губки!.. И... девочка!..

— Тетенька, не умрет?

Сразу прошли испуг и оцепенение. Вернулся здравый рассудок. Розалия сбросила тулуп, оттолкнула башмаки, откинула перину, разорвала свое платье вместе с сорочкой на груди... догола. Выхватила из объятий Йонаса посиневшего младенца и, заткнув его ротик своей грудью, легла на кровать.

— Накройте нас! Ирод, чего ждешь? Виргуте!

Вскоре под горой перин, покрывал и тулупов стало жарко как в бане. Розалию седьмой пот прошиб. Огонь ее тела сразу же унял крик младенца. Девочка сосала грудь даже постанывая. Сердце Розалии залила нежность.

— Господи, не завидуй ее счастью, — прошептала Розалия и в тишине услышала голос Йонаса:

— Иду в полицию.

— Не смей! — крикнула Розалия, высунув из-под перины потный нос. — Ни шагу!

— Что же делать будем?

— Наш этот ребенок! Наш! Мой! Ирод проклятый!

— Шальная ты, Розалия.

— Йонас, Йонялис. Я знаю, что говорю! Знаю, что делаю! Молчи и сиди!

— Делайте, как знаете, — сказал Умник Йонас в страшной растерянности и, потопав к своей «радии», напялил наушники, но ничего не услышал — весь мир ликовал, радуясь рождеству Христову, а Москва молчала.

После долгой тишины Виргуте посмела приблизиться к кровати:

— Тетенька, а как мы ее назовем?

— Зачем еще спрашивать?.. Посмотри, она же вся мокрая. Подай-ка сухую пеленку и посмотри, почему Каститис перестал петь в колыбели? Что он там делает?

— Он палец своей ножки сосет, тетенька! И плывет, как по морю! — охнула Виргуте.

— Вот ирод! Ты хоть бы Юрате постеснялся. Ты же ей дядей приходишься! — крикнула Розалия, умирая от счастья.

Посыпали из костела после мессы люди. Несметными толпами. А впереди всех — и Петренене с бабами босяков. В страшном беспокойстве за Розалию. Что с ней стряслось? Почему убежала из костела во время вознесения даров? Может, беда какая? Может, покарал и ее господь за то, что безбожные речи говорила да большевиков ждала?

Столпились бабы перед калиткой Чюжасов. Петренене хотела было в избу войти, но вдруг на двор выбежала простоволосая Виргуте и красная, как маков цвет, объявила всем бабам, что к Чюжасам заходить нельзя, потому что тетушка Розалия родила девочку... совсем слабенькую, совсем синенькую, и еще без ноготков.

Долго стояла Петренене с бабами босяков, не говоря ни слова, ошарашенная и пристыженная. Не только она. Все бабы не знали, куда глаза девать. Вот те и не верь гаданию Фатимы! Вот те и потешайся над проповедями Синей бороды!

— Господи, не завидуй нашему счастью.

— Иисусе, Иисусе, что тут творится?

— Конец света.

— То-то, ага!