Радуга — дочь солнца

— Вы слушали все. Верно ли было передано настроение рабочих?

Норкин вынул из кармана отвертку и стал старательно вбивать ее ладонью в сжатый кулак.

— Верно, я вас спрашиваю? — крикнул Зудов.

Головы сидящих стали поворачиваться в сторону бригадира. Марина съежилась. Ей казалось, что сейчас ее увидят и прогонят.

— Верно-то верно, — сказал Норкин басом. — Только ведь, Арнольд Борисыч, кто же знал, что так обернется дело. Вы-то говорили, что деньги есть, только не хотят давать.

— Позвольте…

Но говорить Зудову больше не позволили. Поднялся шум. Марина, не сдержавшись, тоже крикнула что-то протестующее. Она не помнила даже что. Миронову с трудом удалось восстановить порядок.

— Голосуйте, товарищи, — крикнул он.

В зале переглядывались. Передние оборачивались назад, задние глядели на передних. Катерина прижала к груди ребенка и медленно подняла освободившуюся руку с узкой ладонью. Разорванный рукав кофточки сполз ей на плечо. Марина оглядела зал. Выше всех маячила рука бригадира Норкина с зажатой в кулаке отверткой. Марина поколебалась немного и нерешительно, словно боясь, что ее одернут, подняла руку.

Тимофей Реудов встал и два раза оглушительно хлопнул в ладоши. Воробьи за окном испуганно шарахнулись в стороны. Вслед за Реудовым поднялись остальные. Несколько голосов запели «Интернационал», к ним присоединился весь зал. Пели старательно, с суровыми лицами. Грубые голоса покрывал чей-то молодой, сильный и очень знакомый голос. Марина вдруг сообразила, что это ее голос.

2

Марина подолгу не встречалась с отцом. Жила она теперь внизу, в угловой комнате, питалась на кухне вместе с кухаркой. На верхнюю половину не ходила, хотя иногда в свободную минутку ей очень хотелось сесть за пианино. Но делать это было нельзя. За стеной лежал Фирс Нилыч. Он уже давно не вставал с постели, и его раздражал каждый звук. Ходила за ним высокая рябая старуха, тетка Настасья.

С работы Марина вернулась голодная и усталая. На кухне пахло угаром. Марина открыла окно и села к столу. В дверях появилась Настасья. Глаза у нее были заплаканы.

— Поди, барышня, к отцу, — жалобно попросила она.

Марина пошла. Она знала, что отец скоро умрет, но не чувствовала ни страха, ни жалости. У Фирса Нилыча были две жены, и обе умерли в молодые годы. Второй раз он женился пятидесяти лет на восемнадцатилетней бедной девушке. Через год родилась Марина. В дочери Фирс Нилыч не чаял души. Она звала его дедушкой, любила сидеть у него на коленях и таскала за бороду. Смерть второй жены Фирс Нилыч воспринял как божью волю и вскоре примирился с одиночеством.

Все это ушло в прошлое и не вызывало теперь ничего, кроме грусти.

В комнате, где лежал отец, горела зеленая лампадка. Огонек мигал в спертом застоявшемся воздухе. Пахло лампадным маслом, мятой и несвежим постельным бельем. Марина в нерешительности остановилась у двери.

— Подойди, — слабо попросил Фирс Нилыч. — Спаси господи, что пришла.

Марина подошла и опустилась на низенький пуф у кровати. Старик высвободил руку и потянулся к дочери. Рука у него была холодная и сухая.

— Не встану уж больше, пришло время давать ответ господу.

Марина понимала, что должна сейчас сказать слова утешения, пожалеть отца, приободрить его, но чувствовала, что это выйдет фальшиво, и молчала. Она ловила себя на мысли, что хочет поскорее уйти из этой полутемной каморки, заставленной иконами.

— Просьбу мою последнюю исполни, а там живи как знаешь, — сказал Фирс Нилыч. Дальше он заговорил совсем невнятно: — Всю жизнь старался… Ты одна… Похорони как следует, не скупись… Заслужил, поди… Поминки побогаче. Пусть проводят. Кладбище-то недалеко.

Марина оперлась локтями о колени и уткнулась лицом в ладони. Как ни сдерживалась, а слезы просочились сквозь пальцы. Ей вдруг стало нестерпимо жаль старого отца. Она знала, как сильно он ее любит, знала, что всю свою жизнь он мечтал о ее счастье. И захотелось сказать, что она самый счастливый человек на свете, что впереди у нее целая жизнь, полная любви и радости, что за последние дни она столько увидела и узнала, сколько не могла узнать за все предыдущие годы. Может быть, она бы и сказала что-нибудь подобное, но в это время Фирс Нилыч отдышался и заговорил снова:

— Сундук твой у Авдея Василича. На свадьбу готовил, да вот не пришлось.

Он полежал с закрытыми глазами и совсем тихо попросил:

— Сходи за отцом Василием.

— Когда пойти? — со страхом спросила Марина.

— Сейчас иди.

Отец Василий в одном старом подряснике сидел в саду за дощатым столиком. Он был немного не в себе. Тяжело дышал и пил холодный квас из глиняного кувшина. Когда-то роскошные волосы его поредели и висели жирными слипшимися прядями. Смеркалось. Кусты черемухи тихо шумели. Над головой отца Василия вились и тонко пищали комары.

— Все под богом ходим, — сказал он, выслушав Марину. — Все под богом, — повторил он и пошел облачаться.

К дому Глотова они подошли уже почти в полной темноте. Все окна были ярко освещены. И Марина поняла, что отец Василий собирался слишком медленно.

3