Радуга — дочь солнца

Можно написать домой письмо. Здравствуйте, родные мама и папа. Я жив и здоров, чего и вам желаю. Как вы живете? Что нового на заводе? Освоил ли отец новую марку стали или все еще мучается и не спит по ночам? Вы пишете, что моя комната уже не пустует, в ней живут эвакуированные — мать с дочерью. Мне доставляет удовольствие думать об этом и о том, что вы у меня такие хорошие.

Письмо придет недели через две. Скорее всего, вечером. Их дом в старом уральском городе стоит у самой реки, нарушая ровный порядок улицы, и почта часто приходит к ним с опозданием. Отец чуть свет отправляется на завод, а возвращается поздно вечером, и мать без него письмо распечатывать не станет. Она скажет ему об этом, и он ответит: «Положи вместе с газетой». Отец много лет выписывает «Правду» — и перед тем, как просмотреть сводку Совинформбюро, прочтет его письмо. А мать будет стоять и терпеливо ждать, и лицо у нее сделается скорбное, как на иконе у великомученицы Варвары. «Ничего, — скажет отец, — жив и здоров, воюет», — и примется за газету.

Нет, домой писать не стоит. Письмо наверняка проплутает в дороге, а еще неизвестно, что может произойти за это время. Нехорошо, если письмо приходит после похоронной.

А можно просто ни о чем не думать и ничего не делать, а выпить спирту и, как всегда, закусить американской тушенкой. В эти оставшиеся два часа все можно. Вчера — нет, сегодня — можно.

Тут он вспомнил, что у него осталась коробка трофейных сигарет, остановился и закурил. Он еще не слишком далеко отошел от штаба, и отсюда, с каменистого холма, ему были видны изломанный берег бухты, деревянные причалы и серые, неуклюже растопыренные строения базы. И еще отчетливо выделялись черные россыпи гальки у самой кромки воды.

Он сошел с узкого, в три дощечки, тротуара, обогнул метеостанцию — и теперь перед ним открылся пустынный простор моря и хмурое, неотличимое от воды небо. И ему захотелось туда, потому что здесь он никак не мог осмыслить предстоящего — уж очень привычны были эти берега и причалы, корабли и склады, кубрики и каменистые дорожки, как ручейки бегущие к морю.

Тротуар ведет к офицерской столовой и дальше к матросскому кубрику. Но туда еще рано. Прошло только десять минут. Алексей свернул «на околицу».

Валя, как обычно, ждала его у Белого камня. Он замедлил шаги, жадно разглядывая ее серенькое пальтишко. Оно было расстегнуто, и под ним какой-то умопомрачительной белизной сияла тщательно отглаженная блузка. Он снял мичманку, потому что Валя любила глядеть на его слегка спутанные ветром волосы. Он медленно шел ей навстречу и изо всех сил старался улыбаться. Это было их излюбленное место. Здесь проходили все их встречи, и только не надо сейчас думать, что эта последняя.

Он бросил мичманку на камень, ветер спихнул ее вниз, и она покатилась к морю.

— Ты не настоящая, — сказал он. — Ты светишься, как голубая морская звезда, и до твоей блузки нельзя дотронуться.

— Ты всегда что-нибудь выдумываешь, — сказала Валя.

Он сунул руки ей под пальто, наклонился и поцеловал чуть выше того места, где какой-то блестящий жучок скалывал ворот ее блузки. Она судорожно вздохнула, — наверное, он слишком сильно сжал руки. Тогда он медленно повел ладони вниз, ощущая каждый изгиб ее тела, потом опустился на колени и прижался головой к ее ногам.

Она осторожно провела рукой по его волосам. И сразу что-то почувствовала. Конечно, она почувствовала. И вот уже старается оторвать от себя его голову.

— Открой глаза!

Он помотал головой.

— Слышишь, открой глаза! Вот так. Теперь смотри на меня. Ты плачешь.

— Нет.

— У тебя на глазах слезы.

— Ты видела, что я шел против ветра. Я всегда хожу против ветра. Это место ты выбрала сама.

Шершавая каменная глыба, застрявшая у него в горле, скатилась в пропасть, и сразу стало легче, и теперь он мог рассмотреть ее склоненное лицо. Он видел его на фоне неба, но та часть неба, которую не успели захватить тучи, была у нее за плечами, совсем низко, на самом краю тундры. А тучи наползали с моря.

— Наклонись ниже, — попросил он.

Она опустилась на колени, и вокруг ее головы засияла бледная голубизна. Теперь было хорошо. У нее был суровый, как у отца, лоб, но суровость эта не шла дальше широко разлетевшихся бровей, а ниже, на гладком матовом лице, уже не было ни одной складочки. Он стал разглядывать ее губы, но тут ему сделалось совсем невмоготу.

— Надо отыскать мичманку, — сказал он, не поднимая глаз.

Внизу было уютней, и ветер даже не гасил зажженную спичку. Алексей курил, разглядывая мягкий мох, ярко выделявшийся среди камней. В просветы было видно море, и Алексей, сам не зная почему, подумал, что в случае чего здесь можно надежно укрыться с пулеметом.

Он бросил противоипритную накидку и в последний раз затянулся сигаретой. Валя сидела на выступе камня, плотно запахнув свое серое пальтишко, и следила, как тени бегут по тундре, заглушая краски.

— Иди ко мне.