Радуга и Вереск

— А, это на продажу… Никак не продаст.

— Зачем? Он играет?

Яна покачала отрицательно головой.

— Нет. Кто-нибудь из гостей. Но раньше играла его супруга Ольга Адамовна… потом… потом она сбежала с нашим рыжим Патриком! — Яна нахмурилась и с возмущением, но и весело взглянула на Косточкина. — Но вот я и проболталась…

— Еще только один вопрос, — сказал Косточкин. — Она живет на Соборной горе?

— Ни слова не скажу, — ответила Яна. — У вас какие-то странные способности вытягивать разные сведения. С кем вы сотрудничаете?.. Не журналист ли, часом?

— Свадебный фотограф, — ответил Косточкин, прикладывая два пальца к козырьку своей итальянки.

— Мне мгновенно увиделась у вас на голове какая-то шляпа с перьями, которую вы и должны были снять и расшаркаться.

— Придворный фотограф неизвестно чьего величества? — спросил Косточкин.

— Вас еще не завербовал Охлопьев? По-моему, он не прочь расширить свой клуб и выпускать даже газету.

— Пока нет.

— Поразительно, но возникает такое впечатление, что вы… что вас здесь и не хватало.

— Кому? — спросил Косточкин.

Девушка не ответила, прильнула к бойнице и посмотрела на ту сторону, где в тумане тонули деревья и холмы.

— Эшкрофт из Лондона? — спросила она.

— Вообще-то родился в пригороде Уигана в самом центре Британии.

— Он и сейчас играет в этой группе?

— Нет. Они то собирались, то разбегались… Наркотики, слава, то-сё… Как обычно. А сейчас он создал группу под названием «Объединенные Нации Звука».

— Ох ты, мамочки! — воскликнула девушка.

— Да… Старик сдал.

— Обязательно его послушаю.

— Только «The Verve»… Но, честно сказать, мне он надоел. На самом-то деле Эшкрофт даже внешне похож на Джаггера, не говоря о голосе. Это странная копия Джаггера, вот что. Наверное, поэтому он и нервничает… Хотя вот его «Северная душа» — да, хороша.

— Песенка?

— Ага. Слушал, приехав впервые в этот город… Теперь уже, как у индейцев, будет устойчивая ассоциация.

— Они любят эту песню?

— Может и любят, не знаю. А вообще-то, чтобы запечатлеть какое-то событие, они увязывали в пучок пахучие травы. Ну и потом стоило только понюхать — ага, картинка поплыла.

Они медленно возвращались к Веселухе. Уже сгущались сумерки, и в тумане зажигались фонари и золотые окна.

— В сумерках, — говорила Яна, — эти башни…

— …оживают, — отозвался Косточкин.

Она повернула голову, серебрясь глазами.

— Эффект режимного времени, любимый промежуток фотографа, — объяснил Косточкин.

— А хорошо быть таким охотником, гоняться за венецианским львом. Как тот герой Ницше.

— Лев сумерек?

— Наверное.

Косточкин взял девушку за руку.

— Не подходи к краю, — предупредил он.

Она посмотрела на край площадки и отступила на шаг.

Башня тускло краснела кирпичами, разделенными полосками серого раствора.

— Гоняться по площадям Рима, еще каких-нибудь городов, забытых столиц, — продолжала Яна, — ловить линию…

— Я бы съездил в Варшаву, — сказал Косточкин.

Яна улыбнулась.

— Краков лучше. Там-то короновались все короли.

— Бывшая столица?

— Да. Странный мир бывших столиц.

— Или несостоявшихся.

— Патрик говорил, где музыка, там и столица, — сказала Яна. — Разумеется, классическая музыка.

— Да? Оригинально. Жаль, я так и не приобщился…

Девушка смотрела, подняв голову, на башню. Косточкин тоже взглянул на ее бойницы, крутые бока.

— Может, и она звучит, — сказала Яна.

Но сейчас зазвучали позывные ее мобильника, она ответила. Косточкин прошел дальше, озирая башню. Закончив говорить, она догнала его.

Косточкин смотрел на бледное лицо, обрамленное темными волосами, незаметно приближаясь… Девушка молчала. Опомнившись, он потянул камеру, сфотографировал ее.

Еще некоторое время они стояли как бы на плече башни или на ее руке и молчали, разглядывая золотые окна в оврагах, силуэты домов, церквей.

— Режимное время, — сказала Яна. — Наверное, как раз его и имел в виду Ницше, восклицая: «Мой час!» Только у вашей гильдии название дурацкое какое-то, казенное. Строгий режим, режимное предприятие…

— Есть и получше: время эффекта.

Яна поморщилась.

— Французы лучше говорят о сумерках: время между собакой и волком.

— Какие французы?! — воскликнул Косточкин и тут же продекламировал: — «Люблю я дружеские враки / И дружеский бокал вина / Порою той, что названа / Пора меж волка и собаки».

— О! — откликнулась Яна. — А кто говорил, что не любитель стихов?

— Ну, это я вызубрил в армии, как устав. Только это — устав фотографа, один из главных его параграфов. Мой наставник Руслан Владимиров заставил выучить. Мол, дружеские враки действительности и начинаются в этот час. Магический час. Его и лови.

— А чьи стихи?

— Хм, не знаю. Может, самого Руслана. Он парень башковитый.

— Вы вино там в армии бокалами пили? — со смехом спросила Яна.

— Из горла, — ответил Косточкин. — Или из железных кружек.

Они снова молчали под башней.

— Ладно, пошли, — сказала Яна.

— Мне лучше вперед, — сказал Косточкин.

— Но светить удобнее сзади, — возразила она.

— Нет, так лучше, — повторил Косточкин.