Радуга и Вереск

И явились сваты, им стали перечислять приданое невесты. Там значились: восемь дворов крестьянских меж небом и землей, поверху воды и леса, да восемь дворов бобыльских, в коих полтора человека с четвертью, а именно три человека работники, четыре в бегах, два в бедах, один в тюрьме ляшской, другой в воде. И терема — два столба вбиты в землю. Много амбаров без задних стен, а внутри сто окороков капусты, вяленых тараканов связки и четыре пуда каменного масла. И есть конюшни, в них журавли стоят да палочки с песьими головами да один конь богатырский: шерсти нет, передом сечет, а задом волочит. В коровниках пять кошек дойных. Восемь ульев диких пчел — враз рыло разнесет, как у поросенка гладкое будет, и задница слипнется, хоть каменья ешь или на кол иди. А еще завод сухарей, овин киселя, сто кадушек соленых лягушек. То утверждают мамушки да нянюшки, кот да кошка, да еще поп Ерошка.

После этого выступили вперед сваты — и давай расписывать приданое жениха.

Там было: люциперная картина да песья образина, черт, рисованный на бересте весь в коросте. Посуда: липовые котлы, что прогорели на дне, сосновый кувшин, бумажные тарелки, табачная люлька, горшок и свиной рожок. Платья: на голову жбан, на плечи рыбья чешуя, кафтан из лыка и шуба из волка, то ли из собаки, а может, из кошки с мышью. Сапоги кирпичами. Рубаха из пены от пива. Еще праздничный убор, в котором лазят к соседу кур красть. Песочный колпак, да в нем мертвый рак. И земли: на три пядени пашни в башне, пустошь тараканья, деревни меж Римом и Персией, на Ледовитом окияне. В той деревне по переписи крестьян: Степан шалый да Стефан малый, без пятки, но с клешней и копытом. Дворовый человек Вакула, которого вздуло. Лежит да пердит, ветрами корабли в Рим к папе гонит. И ксендз безбородый службу на том корабле служит: Месяца кентавра в нелепый день памяти преподобного завсегдатая кабака шального, нареченного во иночестве Корчемное вино, скрытно выкуренное. Да уповает пропойца, дабы в кормче взахлеб напиться, а остатки вина пусть своим же останутся. Слава и ныне хриплая с позором. Святая слава кабацкая. Блаженны сущие во кружале твоем, о Бахус: во шкалики шкаликов будут они восхвалять тебя. Славы ни малой не воздали мне, когда опустела мошна моя.

Незаметно речь повел комедиант в сутане с большой глиняной кружкой в руке. И дальше он возгласил:

— Пир вам!

А хор ответил:

– І з духом свинячим!

А тот продолжал:

— К ковшику приложимся. Боже, иже три кости игральные, четвероугольные, шестьюдесятью тремя очками одарил, подаждь, молим тебя, дабы всяк, кто грузом риз своих отягчен, чрез метание сих костей был бы разоблачен. Во имя бочонка нашего и праотца нашего Бахуса, иже с тобою хлещет и кости мещет, — во шкалики шкаликов.

И хор отвечал:

— Опрокинь!

Тут послышался и смех веселый, заразительный — из толпы жолнеров, но и ворчание бород.

— О всяком церковном и мирском чине и о нашем побродяжьем благе миром господу помолимся. О папе нашем римском: «Сидит в засаде за двором, в потаенных местах убивает невинного». О епископе нашем: «Да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмет другой». О аббате нашем: «Утучнел, отолстел и разжирел, и оставил он Бога, создавшего его».

— Эва, разбойнікі! Не загаворваў! — крикнул кто-то.

— Падсмажым саміх як свіней! Будзе вам дух![152] — погрозил другой.

Комедианты спешно задернули ширму, а потом все тот же Ванька-Ротатуй возгласил свадьбу дворянина с богатым наследством из песочного колпака и шубы стерляжьей и той девицы с сахарными устами и ногами корабликом. Но прежде надо было у астролога выспросить, какой для того веселья лучше других подходит день.

Тут и явился астролог в драном плаще из дерюги и колпаке с бубенчиками, с трубой для глядения на звезды.

Николаус снова озирался…

Вот — серая шапка и под нею чудные глаза. Бунаков что-то говорил девушке, белея зубами, показывая рукой. Та слушала, улыбаясь.

— Что приуныл, рыцарь? — спросил Войтех.

Николаус оглянулся. Но Войтех обращался не к нему, а к своему младшему брату в синей рогатывке, отороченной светлым мехом, с двумя перьями. И взор Александра был обращен в ту же сторону, брови сдвинуты к переносице, небольшой тонкий нос слегка побледнел… Он было двинулся прочь, да брат его перехватил крепко за плечо.

— Ты куда это, брат?.. Давай-ка пытать судьбу вон у того мужа в колпаке и с трубою. Что тебе его звезды скажут?

Александр досадливо поморщился, скинул руку брата, но остался подле него.

На носу астролога были большие пустые очки. Под мышкой еще какой-то свиток. Из-за ширмы вышли дворянин с тою девицей грудастой и, поклонившись, спросили о лучшем времени для свадьбы, глянь-ка, мол, в трубу свою чудную, чего там в небе делается? Астролог запрокинул голову, приставил трубу к глазам.

— Доброго літо буде! Ні жита, ні пшениці не вродить. Попам буде багато честі, багато питимуть і ести. Правди не стане, лжа по градам ходити буде[153].