Радуга и Вереск

— Тому, кто рисовал этих персон на иконе?

— Алиса, те художники померли четыреста лет уже назад примерно. Я о том старпере, что нашел меня в башне. Ухнулся я, как в дыру черную… но с проблесками комет. Никогда не вырубался напрочь. А тут — открываю глаза: этот старикан, врач, фельдшер. Помаялся немного в больнице, ну буквально сутки. Да и шапку в зубы. Вроде ничего. Так только… иногда как будто…

— Ох, Павлушенька, чувствую, что тебя надо спасать срочно. Я приеду! Попрошу Кирсановну соседку присмотреть за Галчонком… Да не бойся, пока еще шучу. Но если ты и завтра оттуда не отчалишь, то так и знай — дождешься. Я разгоню там эту секту.

— Да нет никакой секты.

— Ну туман мракобесный. Сидят там, на печах, опиум для народа курят. Клянись сейчас же, что на вечернем поезде завтра выедешь!

— Клянусь!

— Так иди покупай сейчас же билет.

— Ладно.

Но, выйдя из кафе, Косточкин попытался определить, где та красная церковь, возле которой живет художник. Слева на старом доме висели большие круглые часы. Он прошел немного по направлению к ним. Дорога уходила вниз, по ней валили машины. Среди крыш и столбов виднелись купола собора. Кажется, направо от Соборной горы, через овраг и находится та церковь. Косточкин предположил, что идти от часов надо по улице вправо.

После еды и кофе он почувствовал прилив сил, боли в руке и ребрах не было почти никакой, так, легкое покалывание в локте и в боку. Правда, вот голова временами… не то что подкруживалась, но как-то цепенела, вдруг наступало такое странное состояние невесомости — словно под ним снова разверзался ход башни с заледенелыми ступенями, и еще секунда, и он должен был полететь вниз… Да ничего не происходило. Врач со стальным ежиком волос и такого же цвета глазами, с маленькой острой бородкой, плечистый, с бицепсами, как у Шварценеггера, врач с хорошей фамилией Грабовский — русскому уху тут если и слышится дерево, то такое, из которого последнюю домовину сбивают, — определил у него легкое сотрясение и порекомендовал первое время больше проводить в постели.

Врачу знаком был спаситель Косточкина, с которым он тут же вступил в спор, казавшийся поначалу легким и непринужденным, но буквально с каждой минутой наливавшийся какой-то свинцовой тяжестью. Косточкин не сразу смог вообще понять, о чем они спорят… Позже Охлопьев сказал, что этот Грабовский — смоленский поляк, из тех, для кого костел — объединительный символ, а на самом-то деле — троянский конь. Соратники Грабовского спят и видят сны о тех временах, когда тут не было ни одного православного храма и собор был костелом, а все смоляне говорили по-польски. Ну или по-белорусски, о чем свидетельствует хорват Крижанич, философ, богослов, проживший здесь полгода в 1647 году. Косточкину довелось еще поговорить с врачом, он был умным и приятным собеседником. Но при упоминании спасителя Охлопьева нахмурился и несколько запальчиво заявил, что от того слишком резко шибает квасом. Чувствовалось, что между ними идет застарелый спор. Впрочем, в суть этого спора Станислав Николаевич Грабовский не стал его посвящать.

Сейчас Косточкин замешкался, раздумывая, не слишком ли еще рано идти к Охлопьеву. Да, пожалуй, лучше пока найти магазин и купить зарядное устройство, чтобы во всеоружии встретить завтрашний день. Он спросил прохожего, где поблизости такой магазин, тот объяснил. Надо было пойти назад, то есть в сторону гостиницы. Так он и сделал.