Радуга тяготения

Король кубков, венчающий его надежды, – прекрасный король-мыслитель. Если вам интересно, куда он делся, поищите среди благоденствующей профессуры, президентских советников, свадебных интеллектуалов, заседающих в советах директоров. Найдете его почти наверняка. Только берите выше – ниже не надо.

Карта его будущего, карта того, что грядет, – Мир.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗЕЛЕНЬ, ПОСЛЕДНИЙ ПУРПУР

Во все стороны Пустошь окрашивается в зелень и пурпур, земля и вереск, матерея…

Нет. Стояла весна.

СКАКУН

В поле, за деревьями, за лужайкой, стоит последний скакун – тускло-серебристый, какой-то монтаж теней. Некогда местные германские варвары в древних своих церемониях приносили коней в жертву. Позже кони из священного жертвоприношения превратились в слуг власти. Тогда великая перемена объяла Пустошь – месила, крутила, размешивала пальцами сильными, как ветер.

Ныне, раз жертвоприношение стало деяньем политическим, деянием Цезаря, последнего скакуна только и заботит, как задувает послеполуденный ветер: сначала подымается, тщится удержаться, зацепиться, но увы… всякий раз скакун переживает этот порыв в сердце своем, краем глаза, краем уха, мозга… Наконец, когда хватка ветра становится уверенна – а день повернулся к вечеру, – скакун вздергивает голову, и дрожь сотрясает – обуревает его. Хвост его хлещет ясную, юркую плоть ветра. В роще начинается жертвоприношение.

ИСААК

Согласно агадическому преданию примерно IV столетия, в ту минуту, когда Авраам занес нож над сыном на горе Мория, Исаак узрел Чертоги Престола. Для практикующего мистика испытать видение и миновать Чертоги один за другим – переживание ужасное и сложное. Необходимы не только зубрежка паролей и печатей, не только физическая готовность, достигаемая упражнением и воздержанием, но равно стояк решимости, какой не обмякнет в самый неподходящий момент. Дабы сбить тебя с пути, ангелы у врат станут обжуливать тебя, станут угрожать, подстраивать всевозможные жестокие розыгрыши. Клиппот, скорлупки мертвых, вооружатся всей твоей любовью к друзьям, перешедшим на другую сторону. Ты избрал деятельный путь, и любая запинка чревата смертельной опасностью.

Другой путь темен и женствен, покорен и самозабвен. Исаак ложится под нож. Сверкающее лезвие ширится, тянется вниз коридором, чрез который душу возносит неодолимый Эфир. Герхардт фон Гёлль на операторской тележке, восторженно гикая, гонит по длинным коридорам Нимфенбурга. (Тут его и оставим – в его полете, в его невинности…) Впереди расцветает неземной свет, средь этой позолоты и стекла почти синий. Позолотчики работали нагишом и брили головы наголо; чтобы статический заряд держал трепещущий лист, они сначала проводили кистью по волосам на лобке: в сих златых перспективах неизбывно сияет генитальное электричество. Но безумный Людвиг и его испанская танцовщица давно позади, угасают, ало вянут по ту сторону мрамора, что коварно поблескивает сладкой водою… это уже миновало. Восхождение к Меркаве, вопреки последним жалким рудиментам его мужественности, последним порывам к вероятию магии, продвигается уже неотвратимо…

ПРЕДПУСКОВАЯ ПОДГОТОВКА

Гигантская белая муха: эрегированный пенис жужжит в белом кружеве, запекшись кровью или спермою. Кружева смерти – подвенечный убор для мальчика. Его гладкие ступни стянуты вместе и обуты в белые атласные туфли с белыми бантиками. Красные соски стоят торчком. Золотая поросль на спине, германский золотой сплав, от бледно-желтого к белому, лежит симметрично вокруг хребта, дугами, тонкими и завитыми, точно папиллярные узоры, точно железные опилки на магнитных силовых линиях. Каждая веснушка, каждая родинка – темная, четко расположенная аномалия поля. На загривке проступает пот. Во рту кляп – белая лайковая перчатка. О символизме Вайссманн сегодня позаботился. Перчатка – женский эквивалент Руки Славы, коей домушники освещают себе дорогу в ваш дом: свеча в руке мертвеца, торчащая, как заторчат все ваши ткани, когда язык Смерти, хозяйки вашей, восхитительно коснется вас впервые. Перчатка – каверна, куда входит Рука; 00000 – утроба, куда возвращается Готтфрид.