Радуга взаимности

Олесенька, здравствуй!

Спасибо за такое теплое и откровенно письмо. Если что-то не получилось сказать, значит есть еще какие-то чувства.

Ты знаешь, ведь мой отец дошел до Берлина. Да, война – это страшно. Поэтому я очень стараюсь организовывать в школе мероприятия, посвященные памяти погибших. Мы приглашаем ветеранов, устраиваем концерты, создали музей – ты знаешь, наверное, все это. День Победы и в моей семье всегда отмечался как один из самых главных праздников. Я рад, что для тебя этот праздник тоже важен.

Мне было приятно увидеть свою любимую ученицу…

Олеся дочитала письмо и выдохнула.

«Олесенька… Мне было приятно увидеть свою любимую ученицу… Олесенька… Мне было приятно увидеть свою любимую ученицу…». Она все повторяла и повторяла эти слова и никак не могла поверить в их смысл: «Это что, он тоже в любви мне признался?».

И любовь, до той поры контролируемая, сорвалась и полетела в пропасть. Олеся больше не могла ею управлять. Похоже, за дело взялась страсть, полностью выключила здравый смысл и толкала на необдуманные поступки. Олеся вдруг осознала, что ее любовь «сменила цвет». Не об этом ли пел Никольский и рассуждал Джон Алан Ли?

Олеся, по ее собственному мнению, все эти годы чувствовала к Павлу Ивановичу нечто среднее между сторге и агапэ. Это была тихая, спокойная, умиротворенная привязанность к объекту любви, не требующая подкрепления встречами – она совершенно безболезненно переносила разлуку с ним, достаточно было воспоминаний. Олеся втайне следила за жизнью любимого – не рьяно, без фанатизма и преследований: при случае интересовалась у общих знакомых, читала новости о школе в Интернете и однажды видела учителя мельком на экране телевизора. Ей даже в голову не приходило зайти на его странички в соцсетях, она и не знала, что они есть. Там была сосредоточена его личная жизнь, куда Олесе дорога была закрыта. Она и не стремилась к этому.

Сейчас же в ее душе царила смута. Даже Марине было боязно в этом признаться. Как объяснить, что, будучи счастливо замужем, она все еще вспоминает школьную любовь и, о Боже, не просто вспоминает, а теперь уже на что-то надеется. Теперь ей не шестнадцать, она давно совершеннолетняя, теперь можно… Можно что? «Я хочу его обнять, я хочу его поцеловать, я хочу посмотреть ему в глаза. Один разок, и все», – наивно успокаивала себя Олеся, все-таки понимая, что вряд ли два взрослых любящих человека ограничатся одним поцелуем. Она не знала, что чувствует он, но отлично осознавала: одна ее любовь сметет теперь все преграды на пути. Она с трудом узнавала себя.

Олеся хранила теплые воспоминания о Павле Ивановиче, Марина это знала, но вот то, что сейчас эти воспоминания забурлили, зашипели, и готовы были убежать, как молоко из кастрюли, она не подозревала. Олеся делала вид, что ничего не происходит, ей это вполне удавалось, но тем сильнее разгоралась в ней вожделение, невысказанное, нестерпимое, взрывоопасное. Сложно было назвать эту молодую женщину глупой и безответственной, Олеся хорошо предвидела возможные последствия: подгоревшее молоко обычно дурно пахнет.

Да, ее любовь сменила цвет и обернулась манией. Была скромная красавица-девица, а стала Марфушенька-душенька: «Хочу жениха, хочу богатство, хочу-хочу-хочу». И это все внутри, и только внутри. Ей нужно было постоянно слышать и видеть Павла Ивановича, сейчас пришло время для прочесывания всемирной сети в поисках его страниц. К ее большой радости, учитель был зарегистрирован в нескольких социальных сетях. Она смотрела на его фотографии и не могла налюбоваться. Единственное, чего она боялась – найти фото его жены. Это было табу. К счастью, про жену на этих страничках не было написано ни слова. Олеся искала повод, чтобы пройти его маршрутами в надежде «случайной» встречи, она узнавала его в прохожих, она вздрагивала каждый раз, когда кто-то просто произносил имя «Павел» – Олеся была одержима страстью, любовной, нездоровой зависимостью – ей постоянно не хватало любимого, он был в ее мыслях всегда, и мысли эти тоже сменили цвет – теперь в них солировал эрос.