«Он написал! Не может быть, – Олеся смотрела на письмо, не решаясь его открыть, – да, письмо от него, новое письмо, пришло в четыре утра. Понятно, сегодня был выпускной, может быть, он теперь сможет со мной встретиться?».
Олеся все еще надеялась на встречу, все еще придумывала массу отговорок и защищала учителя, хотя обстоятельства ей твердили обратное. Она смотрела на это новое письмо и не спешила его прочитать, боялась. Пока есть тайна, есть надежда, есть эйфория. Вот сейчас она откроет и увидит, например «Олеся, давай встретимся завтра в кафе» или «Олеся, давай пройдемся по парку» или, или…
Смутное чувство охватило Олесю. Вроде бы приятно, что написал, поделился эмоциями, побеседовал с ней мысленно, а значит думал о ней, но о самом главном – ни слова не сказал. Впрочем, ведь это главное только для нее, а для него получается совсем не главное. Олеся тут же ответила, что рада за него, что странно отмечать выпускной без учителей. Вспомнила свой выпускной, где они все вместе были до рассвета. Написала, что в июле с семьей едет на море, а про встречу даже не намекнула. Понятно, что он не хочет, спасибо, что хотя бы про нее, Олесю, не забыл. Он озарил ее утро счастьем. Много ли ей нужно было для этого счастья? Знак внимания. «Спасибо тебе, любимый. Спасибо», – она искренне благодарила его за эти несколько строк, за умиротворение и восхитительный полет души, за радость виртуальной встречи.
А между тем, на удивление Олеси, между ними завязалась довольно оживленная переписка. Говорили о разном, кроме одного – кроме их отношений. Олеся не настаивала, находила массу сторонних житейских тем, подстраивалась, стараясь себя не навязывать. Павел играл первую партию и задавал ритм, от его посланий веяло теплом, душевностью, близостью. Олеся растворялась в его письмах, нежилась, укутывалась в его любимые фразы как в теплый, мягкий, домашний плед, живо и ярко представляла его улыбающиеся глаза с лёгкими морщинками; губы, произносящие знакомые слова – его слова. Она радовалась его посланиям, как радуются первой, резвой и звенящей капели; первой грозе, несущей обновление и смывающей зимние заботы; первому, пушистому снегу в начале зимы и приближению Нового Года с его волшебством и непременным всеобщим восторгом. Она привыкла быть с ним рядом, она могла написать ему в вотсап посередине дня и поделиться какой-нибудь забавной безделушкой. Он никогда не оставлял без внимание такие сообщения. Олеся уже было подумала, что вот теперь она совершенно счастлива, вспоминала поход к психотерапевту как нечто произошедшее не с ней. Она враз излечилась от хандры, депрессии и тревоги. Даже Юля заметила, что мама как-то вдруг изменилась, стала чаще улыбаться, шутить. Саша не мог понять такой разительной перемены в настроении жены, но и не хотел разбираться – их интимная жизнь, такая обычная, рутинно– супружеская, вновь окрасилась в красно-игривые тона, засверкала новыми отблесками, разбудила давно уснувшую чувственность. Олеся расцвела, помолодела, Матвеевы впервые за долгое время вспомнили, что они, оказывается, по-прежнему, пылкие и ненасытные любовники.
Олеся порхала по жизни, не требуя ничего большего, чем есть сейчас. Романтика переписки, близость души без бурного накала страстей – ее все устраивало. Ей хотелось делиться с Павлом Ивановичем самыми сокровенными мыслями: кто мы, зачем пришли на эту землю, есть ли жизнь после смерти, а если есть – то какая? Она много читала, увлеклась тибетским буддизмом и ей хотелось обсудить все это с учителем. Она написала очередное письмо, длинное, философское. Он тут же ответил, что получил, но по существу напишет чуть позже: хочет подумать.
Она ждала день-два-три. Потом начала переживать и со все большей тревогой проверяла почтовый ящик. Письма не было. Не пришло оно и через месяц. Матвеевы за это время успели отдохнуть на море, немного пожить на даче и теперь готовились отправить в первый класс дочь.