Радуница

В ту памятную ночь Дядька впервые кантовался в бане, нажёванным кусочком газеты залепив бровь, Старуха, прибежав от Ковальчука просвещённая и настроенная к атаке, напрыгнула с мешалкой. Она потом часто поколачивала его, когда он врывался с бунтом в дом: то поленом голову расколет, то кастрюлей навернёт. Но если и это не смиряло, призывала на помощь златозубого, побывавшего в отсидке зятя и ногастую дочь. И, однако же, совсем из своей жизни не упраздняла (хоть и надоел он ей хуже горькой редьки) и прогонять со двора прогоняла, но сама и жалела, когда Дядька, встав на завалинку, с бездомным видом заглядывал в окно. Вскоре прощала и снова отворяла дверь…

Так-то они и жили: от покаянья до пьянки, от замиренья до новой драки. Однако если Старуха почти не несла внешних потерь, то Дядька в борении с ней изменился невыразимо. Нос у него хрястнул, сплющился, скосился нижней перебитой частью; на лице разлезлись шрамы; на голове часто сочилась кровь, засыхая комками в волосах, а под глазами было синё от свежих и жёлто от выдохнувшихся синяков.

– Терминатор идёт! – ликовала ребятня и с хохотом пряталась в канаве, а то преграждала дорогу с автоматами из ножек разобранных стульев.

– Та-та-та-та-та! – полосовала косой очередью. – Умирай, мужик! Ну, чё ты не умираешь?!

Но он всё шёл, всё не умирал. А ребятня, становясь старше, и забавы придумывала по годам, настигая в проулке снежком, комком грязи, пинком под зад – по мере взросления.

– Кого это?! Меня-то?! Ха-а, пальцем сделанные… – бубнил Дядька, горбато стоя под небом, и пыжился доказать, что от него может исходить какая-то угроза: – Раз, два, три… Всё, запомнил недобитков!

Он уже так выкрепился, всё в нём настолько притёрлось и притерпелось, что Дядька, кажется, и не чувствовал боли, как будто не было на нём такого места, ткнув в которое, всяк ткнувший не карябал бы застаревший рубец. Ночью, анестезированный спиртом, брагой или тройным одеколоном, удалял пассатижами бородавки или состригал их ножницами, а утром, шаткой рукой бреясь перед осколком банного зеркала, мучительно гадал, отчего на лице запёкшаяся кровь. Доняли зубные корни, Дядька вылакал пол-литра в сенцах амбулатории и без наркоза сел в стоматологическое кресло, послушно раскрыл пасть. Он только протяжно стонал, когда ноги оставались позади, коленки, дрогнув, подламывались, а к лицу с бешеной скоростью приближалась земля. И Дядька падал беспомощно, не успевая выпятить рук, словно калека на костылях, и все камни, все дорожные колдобины и бугры чудом миновали Дядькины виски, на которых пульсировали вены, текли голубые реки его грустной жизни.

Вокруг смеялись:

– Бортовая развалилась!

А если всё-таки брёл, и ноги то вытанцовывали впереди, то сачковали, и Дядька парил для балансира руками, со знанием дела сообщали:

– Идёт на посадку!

9

У Дядьки была удача в жизни, он часто ловил руками то неуловимое, что в сибирских сказках и легендах выковалось в одно короткое слово – фарт. Он, скажем, нюхом чуял разные полезные штуки, незримо окружающие нас, будь то дюралевая лопошайка или медвежий капкан, банка с коркастой краской, которую Дядька подновлял бензином, или топор советского производства, за гостовское клеймо ценимый в народе как особенно бриткий. А то он средь бела дня поднимал на лобном месте деньги… Шёл однажды по утреннему холодку в Подымахино, где после ругани со Старухой отлёживался у родителей, во рту – пустыня, в кармане – пыль да дыра! И вдруг увидел пять рублей, потом ещё пятак и дальше россыпью. Когда пересчитал, оказалось ровно на бутылку «катанки» («Катюша», «Катюха» – так он ласково называл её, она стоила тогда двадцать рублей)! Или нанялся к Снегирю косить и ставить сено на той стороне Лены. С другими мужиками сшибал сочную пену июля, словно выбирал веслом зелёную реку. Но вдруг встрепенулся, точно поймал жаркий запах дичи, за каким-то бесом полез в ольховник, нагнулся и, разорвав корешки трав, по-звериному стал рыть мягкую землю руками… Из кустов вышел с курковой двустволкой шестнадцатого калибра! Водит пальцем по разбухшему прикладу, в котором жучки проточили ходы, скребёт ногтем по ржавым стволам с раковинами внутри, показывает, где и насколько отпилит.

– Ну, Длинный на большую дорогу собрался! – с восхищением качали головами мужики.