Радуница

С огорода прибежали на её гортанный крик, сцапали обидчика за руки-ноги и под бабушкины слёзы, под скорбный причет и мольбу пожалеть «зайца глупого» выбросили, как мразь, в проулок. Дядька, со стуком упав на спину и от боли закатив глаза, простёрся под ногами, всеми презираемый и расхристанный. И вдруг тихо засмеялся! И страшен был этот осмысленный трезвый смех в поверженном, и клохтал он в Дядькином горле, словно свеча на окне, когда во дворе буран и в доме качает занавески. Но вот раму толкнут, но вот нахлынет разом…

– Чего ты – как дурак-то?! – спросили Дядьку.

– Мамку жалко…

И уже не только он ведал о себе всё, но и бабушка, на хромой ноге провожая за ворота, смотрела в ссутуленную спину сына и горевала о нём, вызнанном до запретного знания. И тоже смиренно ждала восковую жуть, прозревая, что печаль эту не обойдёшь, не объедешь. Она лишь согласно кивала головой, уже не веря ни в свои, ни в небесные силы, и если заклинала не шляться в мороз и не лихачить на мотоцикле, то без особой надежды. Когда Старуха заболела, понадобились деньги, и Дядька свёл коняшку со двора, а вернулся пёхом, бабушка вздохнула вольготнее:

– Слава тебе, Господи, сплавили заразу с рук! Как бы ещё уследить, чтоб не замёрз в дороге…

Однако это она помечтала, что с продажей мотоцикла всё решится само собой.

Теперь, как на танке, Дядька патрулировал из села в посёлок и обратно на тракторе, нигде не встречая преграды. В метельную непогодь, когда воровски притащил из леса связку хлыстов и пропил Снегирю, он сокрушил у Катанаевых палисадник, причём сделал это с тем великолепным равнодушием к случившемуся, которое так свойственно нашему человеку. Бабка Зоя, соседка Катанаевых, в одном платьишке и в обрезанных валенках преградив ему дорогу, от возмущенья трясла головёнкой и то фехтовала посохом, то с подскока плевала в стекло, норовя так или иначе поразить открывавшийся её гневному взору неясный силуэт лихача:

– Дак ты, моэть, и в избу ко мне заедешь?! А то дава-ай, ё-ё-ёп т-твою мать!!!

Но Дядька чего-то не заехал, газанул, погрузив бабку Зою в копоть, на повороте у почты лягнул и расщепил основание электрического столба…

И так-то, бывало, до утра жёлтый свет фары метался в зге, как спятивший мотылёк, отображая петлистое Дядькино настроение.

И только вспашка оставалась изящной и ровной, словно прочерченной по ниточке! Но было что-то лишнее и бессмысленное в этой неизбывности, вроде единственного целого окна в готовом к сносу доме, да и управлялись с пахотой, севом и уборкой рано. В зимнее бессезонье, обострявшее в людях чувство общего безвременья и тоску, кроме вывозки сена-дров и ремонта техники не было мужикам заделья. Кто-то уезжал в город или нанимался стричь для китайцев лес. Кто-то занимал ссуду в банке и обрастал подсобным хозяйством, на облупленном, но безотказном жигулёнке мотался по районным школам и детсадам, пристраивая картошку с капустой и мясо с молочкой, и скоро вылетал в трубу, на выходе из которой его уже караулили рассерженные кредиторы и сотрудники милиции. А кто-то ничего не хотел и со страстью глушил водку, следом за другими спускаясь в могилу. Но были и такие, которые хомутали себя охотой или рыбалкой.

О рыбалке нужно рассказать подробно.

10

Глубокой осенью под за́береги, а с замерзанием реки под окрепший лёд на Лене ставят налимьи уды. Это древесная, чаще ольховая, вешка около двух метров в длину, заострённая с комля. С этого конца, на некотором расстоянии от него, вырезают ножом бороздку и опоясывают её капроновым поводком с крючком крупного номера, на который насаживается живая рыбка. Наживляют чаще за хвост, причём ищут такую заветную точку между малым задним плавником и хвостом, где нет позвонков, или продевают со спины и тоже норовят подцепить за мясо, не повредив костей, иначе рыбка быстро погибнет. Уду с живцом поскорее в прорубь, которую накрывают льдиной или дощечками и утепляют снегом. Рыбка на поводке плавает у самого дна, и налим, в зимнее время наведываясь из илистых ям к берегу, заглатывает наживку, раззявив пасть и образовав обратное движение воды.

Лунки дырявят вдоль брустверов, на выходе из омутов и в местах впадений боковых речек, и не выдвигаются на глубину, как на некоторых других северных реках, а, наоборот, жмутся к мелководью. Бывает, что расстояние до дна – не больше пяди, а вот здесь-то и колобродят самые большие! И в калёный, ядрёный, опаляющий дыхание мороз, когда туманом завешен мир и чёрная, с седой подпушью заиндевелых лиственниц и горловой желтизной сосен, изгибается в хребтах тайга, стекая к реке еловыми распадками и сумасшедшей гонкой заячьих троп, а над избами с утра до́ ночи бурятся напористые дымы, даруя надежду на тепло и уют в холодной России, нужно смотреть уды. В противном случае лунки промёрзнут насквозь – и тогда попробуй отвоюй уду с налимом у реки, у мороза, у жестокой рыбацкой судьбы!