Радуница

– Димитрий же дед-то у меня? Да я щас всё перепутала, забыла, с кем и жила! – прислонив посох у двери, смеётся бабка Варя и легко, едва входим в прохладную избу и садимся, начинает свой рассказ. – Родился Димитрий 25 октября 1922 года в Марковой[7]. У отца Димитрия первая жена умерла. А потом он женился, ёлки, вторично, взял каку-то бабу. А она моложе была. Митрий у них родился. Два годика исполнилось – она бросила его и уехала на пароходе в Бодайбо! Эта Зоя. А Истифий Тимофеевич, он с Ма́рковой же. Он в школе директором был. Вот он мне и рассказывал это всё, как оне там жили, чё делалося. А так-то бы я откуда знала? Он, говорит, ходил там, Митрий-то, а гуси… Гусей держали. То гуси на него налетают, то чё! Однем словом, догляду не было. Приезжал потом брат этой Зои, с головой у него не в порядке. Я говрю: «Вы почему его не ростили? А сейчас родню находите?!» Ну он собрался и уехал. Это мы уж с Митрием жили…

– А как дядя Митя в Подымахино оказался?

– Дак вот обожди. Тунгусы́ выезжали с Белой – речка-то, семисят кило́метров надо ехать. Там у них постройки были, дома́. Там, в обшем, Боблокин жил и Вариво́н, два брата. Потом сестра жила. Потом… как же того-то звали? Дед с бабкой, тоже родня. У них там четыре дома было. Тунгусы́, в обшем. Продукты вывозили, продавали. Оне его, Димитрия-то, увезли на Белую. Отец отдал. Дед, отец-то Димитрия, – оне с братом пили так здорово! А у него от первой жены Катя была, дочка. Сестра Митрия по отцу. Но Катя говрит: «Мне работать надо!» И вот этот Вариво́н, Боблокина-то брат, у них с Аграфеной детей не было, – и оне его, Димитрия, забрали. Но оне его хорошо вырастили! Он не обижался! В То́кму[8] возили его учиться…

– А сколько классов он окончил?

– А вот это я не знаю. Ну, может, класса три. Я не спрашивала никогда. Учился да учился…

– Как дядя Митя рос среди тунгусов?

– Занимался рыбалкой, охотой. По Ку́те плавали, в Лену-то впадает. Там много зимовий стояло. А вот всё когда на охоту ходили, Вариво́н его учил. Вот уйдёт, спрячется, а Димитрий бегат, орёт. Кричит его. Один раз, говрит, на дороге[9]. Бегал-бегал, кричал-кричал, сел и давай плакать! А вот с Боблокиным ходили – тот всегда расскажет, покажет. Нравилось с Боблокиным ходить по лесу.

…Я когда за ём пошла, всю Ку́ту переплыла. Ну, рыбу, мясо добудут – солят, а потом выплавляют в Усть-Кут. Там райсо… (как его?) был. Вот туда сдавали. Соха́тых набьют. Медведе́й… Или вывозят на лошади, в турсука́х[10]. Лошадь одна была. Олене́й много было, маленьки таки ростиком. И вот оне сюда, где сейчас Азо́вский, выезжали на них. Там домов-то не было тогда. Ну, привяжут олене́й, а так их отпусти – оне убегут. А в Каза́рки приезжали – тут Никихоровна с Иван Лавреновичем, первый дом стоял. У них Варя была, дочка; но это за вторым мужем. Это не его была дочка, Варя-то! А потом у него Катя и Аня, две дочки. И вот тунгусы́ приезжали к ним в гости. Жили, потом уезжали. Митрий-то когда пришёл из армии – тут-то, у Никихоровны, мы и познакомились с нём[11]…

– А где он в армии служил?

– Да бог его знает! Щас помню, думашь? В армии был, он же раненый.

– Это на войне?

– Да. Вот война, вот тогда призвали. Там его ранило: оне в окопах сидели… Потом он полз. Рожь была посеяна, вот он потуда. По полю. Выполз на дорогу. А как раз ехали, забирали раненых. Пара лошадей, бричка или как там. Телега. Большая такая. Оне его сгребли. Глаз у него раненый был. И вот в спину, э́вот, и сюда вот – в шею – пуля вышла! Если бы не выполз, дак он бы погиб там, потому что взади уже ехали военные. Немцы. И вот его увезли, в госпиталь поло́жили. И он лечился там. Он же контуженный был, у него осколки в ногах были. Он хотел операцию сделать, к врачу здесь пошёл, в Усть-Куте́-то. Врач ему сказал: «Но чё оне тебе, не мешают?» – «Дак так-то, – говрит, – это…» – «Ну и ходи с ними!» – говрит. Так и не стали вырезать. Так он и умер с ними…

– Они давали о себе знать, осколки?

– Но конечно! Оне же кололи. А он ещё по тайге ходил. Да как ещё ходил – бегал! Он же привык там. По тайге идёт – где чё поставил, никогда не потерят. Придёт на то же место! Тунгусы́ научили…

– И вот его комиссовали…

– Он в Каза́рки, в Старую деревню-то[12], стал приезжать. Ну, тунгусы́ же, оне вместе ходили. Оне меня знали. И пришли, и он пришёл! «Пришёл, – говрят, – сват – как с куста сломал!..» Я ишо не хотела за него, выгоняла. Целый год ходил. Потом раз – чё-то сделалось, и ушла с ём туда, на Белую-то! Жили в доме – вот как сельсовет-то, дак чуть поменьше. Там лето живёшь, рыбачишь. Потом мужики выплавляют на лодках. Зимовья там были. Хлеб пекли. Печка в земле сделана. Вот яр такой. Вот так выкопано. Ну и труба поставлена. Заслонка. Вот посадишь, закроешь – и хлеб хорошо пекётся. Пирожки. Я-то когда приехала, стала управляться. А эти и говрят: «Ты ишо пекчи умеешь?!» Я говрю: «Я всё умею! И хлеб, и пирожки…»