Радуница

– Ни фрукты, ни овощи не признавал! – из кухни, собирая мужикам ужин, кричит тётя Валя. – Даже такое воспоминание было: когда форсировали Днепр, пошёл купаться, а в него неспелым абрикосом кинули. С такой обидой рассказывал! Помидоры даёшь, он говорит: «Какая-то кислятина!» Не понимал вкуса. Мясо! Мясо!.. А потом (я уже забыла, сколько ему лет было), видимо, не хватает витаминов в организме, принесёшь – он его, помидор, даже немытый ел.

– А он знал по-тунгусски?

– По-русски сразу-то не мог! – оживляется бабка Варя, как будто в ней стронулась какая-то не совсем ослабшая пружинка. – Но оне учили! Всё равно он стал потом по-русски говорить.

– Он по-тунгуски шпарил! – за матерью подхватывает дочь и тоже страгивается, выходит из кухни, вытирая руки полотенцем. – Он не забыл, просто акцент поменялся. И он такой довольный был, когда приезжали тунгусы! Он с ними разговаривал. Он никогда язык свой тунгусский не забывал! У него и кличка была – Русский Тунгус. И песни знал… Ой, какую-то всё песню пел! На тунгусском. Как же… А! «Кедро́ня, кедро́ня, гу́сэ энго́…» Про кедровку.

– А как узнали, что про кедровку?

– Ну вот «кедро́ня». Я спрашивала, что значит «кедро́ня»? Он говорил – кедровка. А про что там поётся, я не знаю. Он в детстве нас учил словам, которые знал, да я теперь забыла. Помню, что русских «лу́чей» звали…

– Хлеб «колабаё» у них звали, – подсказывает бабка Варя.

– А русские песни пел? – спрашиваю у тёти Вали.

– Ну вот две, когда подопьёт: «Расцветёт под окошком белоснежная вишня» и «Вставай, страна огромная!»

Дядя Коля с дядей Володей вспоминают дядю Митю со своей мужской точки зрения. И, конечно, главное в их рассказе – война.

– Как ранило? – подсаживается дядя Володя – лёгкий, сухопарый, с большой залысиной, длящейся к затылку ещё со времён молодости, когда работал в геологической экспедиции, а отпуск проводил с тестем на охоте. С хрустом в суставе закидывает одну ногу на другую и как бы помогает ей освоиться, сцепив загорелые руки на колене. – Он бежал, наклонившись (так он рассказывал), и пуля в спину попала, а в шее застряла. Её даже пощупать можно было. В медсанбате разрезали и вытащили. Хорошо, по мягким тканям прошла…

Дядя Володя подумал, уставясь в пол, на котором уже лежала вечерняя тень, потому что солнце ушло за избу, а свет – маленькую лампочку на шестьдесят ватт, свешенную с потолка на обычном проводке, – ещё не зажигали.

– Когда охотились вместе, он иногда рассказывал в избушке… – снова заговорил, вероятно, прокрутив в памяти эти кадры: зимовьё, беличьи шкурки на гвоздях, красный отсвет печки в углу, нары вдоль стен, два уставших человека в тишине. – Вспоминал, как страшно было при авианалётах. Вот после одной такой бомбёжки его и подобрали. У него была контузия. Ранения – в спину, в ногу, в руку…

– Дядя Митя называл места сражений, в которых принимал участие?

– Старая Русса, озеро Сиваш упоминал, – с хриплым шерстяным клубком в голосе перечисляет дядя Коля, который, по словам бабки Вари, минувшей осенью изрядно справил день рождения, а наутро «всё побросал: пить, курить». Он всё так же стоит у входной двери, засунув кулаки – большие, как отлитые, в крупных извитых жилах – в карманы трико. – Само собой, Сталинград, он ведь участник Сталинградской битвы, орден Отечественной войны I степени был у него за это дело. Ну, был стрелком на фронте, потом первым номером на пулемёте «максим». Автоматчиком на броне. Ну вот вроде все его должности. Но он много-то не рассказывал. При случае, да и то отрывками. Фильм военный смотрит, расчувствуется: «Это неправда, такого не было!» Или начинает: «Я вот там, там и там был…»

– А потом сидит и плачет… – тихо вставляет тётя Валя.

– Помню, рассказывал, как попали с напарником под бомбёжку, – продолжает дядя Коля. – Ну, смайна́лись в воронку от авиабомбы – переждать. А недалёко были немцы! И тут вроде как кто-то толкнул, отца-то: как будто галька сыпется! Он голову поднял: два немца здоровую гранату на деревянной ручке – раз! – и в воронку! Хорошо, что не бросили, а ка́том пустили. Она немножко прокатилась и остановилась. Взорвалась! Повезло, что никого не тронуло. Сделали вид, что «готовые», – и немцы ушли. А потом и эти вылезли, давай к своим…

Происходит заминка, и я отключаю диктофон.

– Когда у тунгусо́х жили, он несколько раз падал! – спохватывается бабка Варя. Она всё это время внимательно слушала, то согласно кивая, то порываясь внести какое-то уточнение, и вот наконец скрала нужный момент. – Упадёт и лежит, как мёртвый, а с нём потом эти тунгусы́ отваживаются. Трут, поят. Он когда первый раз-то упал, надо помогать, а я испугалась, из хаты убежала! Вот тебе и война, пожалуйста…

Что добавить к услышанному? Разве только то, что, когда тунгусы стали покидать речку Белую, дядя Митя переехал на Лену и осел в Подымахино, по-прежнему охотился и рыбачил. Умер в далёком и смутном октябре 1993-го, незадолго до семьдесят первого дня рождения.

Так закончился земной путь Русского Тунгуса.

Судьба вторая. Бабка Варя