Радуница

– Какой смысл?! Большевики уничтожили царизм – и что? На смену одним дармоедам пришли другие. Так же и здесь… Ещё одну революцию устроить хочешь? Мы от тех-то ещё не оклемались. Вспомни-ка, давно ли Верховный Совет расстреляли из танков…

– Я никакую революцию городить не буду! Просто швырну бомбу – и всё…

– Ему одно, он тебе другое! И что ты этим скажешь? Тебя же, учти, к ответу призовут.

– Пускай призовут, пуска-ай! – Старик поспешно встаёт, как будто ему уже сейчас отвечать. – Спросят меня: ты зачем, дедушка Виталий, комедию сочинил? А я им скажу!..

– Придут другие, опять из нас кишки тянуть будут. Обождём, посмотрим. А орать да взрывать на сёднишний день ничего не даст.

– Ну ждите-ждите! – снисходительно посмеивается дед. – Завтра камни исти будете!

– Не помрём! Лишь бы здоровье было – остальное меня не волнует. Пока сам не пошевелюсь, никто мне на блюдечке не поднесёт… Гайдар, что ли, сена мне накосит?

– Я не об том говрю, что кто-то должен тебе сено накосить. Только до каких пор эта потеха продолжаться будет, что всякий у тебя последний кусок вырвать норовит?

– Долго ещё! Пока каждый депутат особняков себе не понастроит, да в зарубежные банки денег не напрячет…

– Во-во, правильно ты говришь, Саня! – радостно соглашается старик. – И я говрю: скинуть бомбу с самолёта – и всё, всех-то делов!

Мне вконец надоедает их перебранка, я беру спиннинг и иду к реке. А за спиной вскипает новая буча. Громче других выделяется истеричный голос деда. Но я стараюсь сразу забыть обо всём, полностью уйдя в рыбную ловлю.

6

Спиннинг у меня особый – выстраданный. Через мои горячие слёзы мать на последние деньги купила его в городе у толстого армянина, который ради такого судьбоносного момента скостил цену и даже, проникнувшись, подарил моток лески и набор любительских блёсен. Удилище у моего спиннинга из прочнейшего жёлтого пластика, а ручка – деревянная, резная. Спиннинг в два раза длиннее меня! Я уж владею им почти в совершенстве. Нет у меня вещи дороже. Вот только не фартит пока с рыбалкой. Одну-единственную щуку поймал я за всю свою сознательную жизнь. И произошло это нынешним летом здесь, на Дресвяном. Старшие косили у ручья, а я без устали сёк и сёк Лену прозрачной жилкой, но в лучшем случае ловил тянущиеся стебли водорослей. А когда совсем отчаялся и перестал даже помышлять о добыче, на леске повисло что-то тяжёлое. «Опять трава! – уныло подумал я. – Вытащу и пойду к костру». Но каково было моё изумление, когда, обратив взгляд на реку, туда, где леска стригла воду, я увидел светло-золотистую щуку. Рыба всплыла на поверхность и покорно, всё равно что коряга, следовала за металлической обманкой, однако ближе к берегу заволновалась, взбурлила винтом и стала показывать «свечки». Ошалев от радости, я на буксир выпер её из реки и, опасаясь, что упрыгает обратно, шваркнул камнем по голове, как делал дядя Коля, а затем, прижав драгоценный улов к груди, со всех ног бросился к табору, с восхищением думая о том, как сражу всех своей рыбацкой удачей…

Сегодня мне опять не везёт. Разгар дня, жарко, рыба таится на глубине. Лишь иногда плюхнется у кустов за неосторожной мушкой серебристый елец. Без особой надежды выстреливаю в реку медной рыбкой и равнодушно сматываю леску. Босым ногам горячо на щербатых жгущихся камнях, захожу в воду, до колена закатав штаны. Не проходит и минуты, а возле меня уже табунятся всевозможные мальки, среди которых выделяется оранжевыми плавниками задиристый окушок. Макаю блесну в самую гущу, и рыбки в панике пускаются наутёк. Душно, затхло пахнет тиной, сплюнутой волнами на берег; в бестечье за брустверами киснут, выделяя углекислый газ, завалившиеся на бок заросли бритких, как осока, водорослей. Река цветёт, островками и небольшими полянами зеленеют над мелководьем облепленные улитками продолговатые бурые листья. И уже крутит на течении пучки отгнившей речной травы, которые на Лене называют по-эвенкийски ня́шей, и это верный признак того, что исподволь подкрадывается осень. Но августовский день высок и светел, в кустах порхают трясогузки, в траве строчат свою песню кузнечики, а в воздухе, то слетаясь в стайку, а то рассыпаясь порознь, витают бархатные на ощупь жёлтые, красные и фиолетовые бабочки – и жалкие обрывки мёртвых водорослей не оттеняют радужной картины.