Радужный город (СИ)

Видимо, препарат отпустил окончательно, сердце сорвалось в галоп. Мне до жути захотелось жить, до крика, до того чтобы броситься на Смолякова и задушить его собственными руками.

— Дорогая моя! — мужчина громко, подражая оперным тенорам, пропел. — Какой забавный каламбур! Дорогая… — он на мгновение задумался.

Тропинин остановился, чуть разведя руки в стороны, видимо, давая понять что один и без оружия.

— В конце концов, интересно же! — Сергей будто разговаривал сам с собой. И вдруг резко обернулся ко мне. — Убей его! Ты для него стоишь миллион. А он для тебя стоит твоей дочери? — его сумасшедшие глаза впились в меня. — Сбей его.

— Ты спятил? — вырвалось у меня. Я уставилась на мужчину, не веря, что тот говорит серьезно.

— Ну, дорогая, мне интересно! Что для тебя важнее! Сироткой Настенька оставшаяся, потому что я продырявлю тебе башку. Зато он — живой. Или мертвый он, но ты и дочка сольетесь в нежных обнимашках.

— Я… я не смогу.

— Говорят, материнский инстинкт сильнее всех прочих.

— Он же привез деньги. Зачем тебе все это? — слезы потекли по щекам.

— А ты думаешь, они мне нужны теперь? Когда за мою голову назначили награду. Таких проколов, как у меня, не прощают, — он сверкнул совершенно сумасшедшей улыбкой. — Мне было просто интересно, есть ли люди, которые стоят миллион?! И не истончилась ли кишка у Итальянца за столько лет мира и процветания?! Ну, так как?! Неужели тебе не жалко дочку? Останется ведь без отца, без матери. Такая крошка! А он, — кивнул Смоляков на Витю, — он, знаешь ли, и людей убивал. Может не своими руками. В нашей стране состояние делалось, дорогуша, в девяностые как на Диком западе, — он вдруг легко подскочил и перелез на заднее сиденье. — Садись!

— Нет!

Щелкнул курок. Я не видела оружия. Он, похоже, держал его в кармане куртки.

— Я не могу, — горло мне сжал спазм.

— Я видел, как ты руками двигаешь. Действие токсина закончилось. Быстро! — в этом приказе не было и намека на усмешку, только безжалостность и злость.

Ноги не слушались, я с трудом, задевая и ударяясь обо все, перелезла на водительское место, а через мгновение Смоляков занял мое место.

— Ключ зажигания…

Холодная сталь уперлась мне в висок:

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки

Я перестала дышать, боясь пошевелиться.

— А ты думала, я только в наркоте понимаю? — Смоляков улыбнулся, но на его щеке пролегла влажная дорожка. — Выдави сцепление!

Ствол шевельнулся, обжигая кожу на виске холодом:

Показалось, что много ступеней,
А я знала — их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри!»

Я все еще не шевелилась. Больше не было страха и боли, только пустота и холод.

Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой.
Я ответила: «Милый, милый —
И я тоже. Умру с тобой!»

Было слышно, как там за пределами машины гудит ветер. Он свободный, несется на просторе, нет для него преград. И белые крупицы снега, подчиняясь, летят вслед за струями воздуха…

Последнее четверостишие Ахматовского крика души влюбленной женщины Смоляков прошептал тихо-тихо:

Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.

Руки и ноги сделали все за меня. Привычка — великая вещь. Даже с годами она не ослабела. Мне хватило нескольких секунд, чтобы зависти послушный автомобиль, выжать сцепление, переключить рычаг, и осознать, что не смогу убить человека, и не важно, Витя это или кто-то другой.

* * *

Сваленный в кучу спрессованный снег, который руки у рабочих так и не дошли убрать, стал для машины отличным трамплином. Большой старый джип, несшийся на Тропинина, вильнул в сторону метрах в пяти от Итальянца, и, воспарив над отбойником, пробив носом парапет, полетел в воду.

Варков, стоявший у самого начала моста, вцепившись в перила, замер, наблюдая за падением огромного японского чудовища. Предрассветные сумерки превращали все, что развернулось перед его глазами, в некую иллюзию. Страшную сказку.

Нева не была скована льдом, и черные воды ее обхватили автомобиль и потянули вниз, засасывая в холод и тьму. Пальцы Анатолия Ивановича вцепились в ледяные поручни моста.

Краем глаза следователь увидел бегущий силуэт, послышались крики. Через несколько секунд с берега сорвался и поплыл, рассекая воду мощными гребками, мужчина.

Холодная вода. Ледяная. Настолько холодная, что дыхание перехватывает. Варков знал это, потом что теща с матерью не раз гоняли его окунаться в прорубь на крещение.