Рай для грешников

Это в математике дважды два четыре. А в жизни последствия предсказуемы не всегда. «Крест» не устрашил, а сплотил участников митинга.

– Мы победим! Мы победим! – слитный вопль толпы.

– Вернём наших братьев!

– Небесная тысяча – герои! Ге-ро-и! Ге-ро-и!

Господи, они же верят всему, словно дети. Пусть кровь, да. Пусть. Но ведь не зря, а ради Большого Завтра. Бессмертие для всех – за это стоит бороться. А победы без крови не бывает. Но кругом враги, путь к счастью надо расчистить.

И тут раздался пещерный рык, перекрывший даже рёв толпы.

– Заебу-у-у!

Все головы повернулись в одну сторону.

Гориллообразное чудище с голым торсом, в одних шортах тащит девчушку в очках, почти ребёнка. Живоглот взвалил её на плечо, ухватив пятернёй под коленку; за его спиной худенькое тельце обвисло.

Монстр грузно топает, передвигая ноги-столбы; на волосатой груди сверкает цепочка… Что там такое? Золотой лотос! Загорелая лапища шарит под юбкой у жертвы, шорты чуть не лопаются от переднего напора.

– Носорог, это же Носорог! Таки отвертелся от Зоны, молодец.

– Он же порвёт эту школьницу.

– Подумаешь, овцой меньше. Жизнь хомячка не стоит рашенцента.

– Заебу-у-у! – налитые кровью глазища рыскают по сторонам.

Носорог повернул к двери ближайшего дома, толпа расступилась.

Нет, нет, это немыслимо. Сейчас кошмар исчезнет, и всё станет, как прежде, как правильно, как надо.

Хищник с добычей ступил на крыльцо. Сейчас, вот сейчас дракон скроется за дверью – и как потом с этим жить?

Но как судить за то, что он ещё не сделал? И ведь я лишь наблюдатель. Нет, чёрта с два, на сей раз не увильнёшь.

Бу-бум. Бу-бум. Бу-бум, – колотится сердце.

«ЗА СВОБОДУ!»

Что это? А, плакат.

Бу-бум. Бу-бум.

Но ведь я не свободен. Крайний случай, крайний случай… Почему я не отстрелил щупальце?

Носорог, не выпуская добычи, поднял ножищу – пинок в дверь.

Проскользнуть за ним?

В темноте я чуть не упал, крутые ступени почему-то вели вниз. В свете догорающего костра проступили контуры огромной пещеры, похожей на тоннель; конец теряется в темноте. Осклизлые каменные стены угрожают обрушиться на меня. На земле – объедки и кости, кучки и лужицы нечистот. Тихо, мёртво, густой дым стелется по земле, воздух пропитан тошнотной вонью.

Мерцающий сумрак рассеялся, показались чернеющие в стенах ниши. Плотно втиснутые в них, спеленатые верёвками, вяло шевелятся неясные фигуры. В углублении слева кто-то заскулил едва слышно. Столбенея от страшной догадки, я приблизился. Кто же там, кто? Смутно знакомое лицо поплыло навстречу. Нет, нет. Всего лишь отражение в мутном зеркале. Ведь я свободен, а тот человек опутан, крепко опутан. Но кто же он? Не разглядеть. Похож на Пухлого, но почему с бородой? Скорее Аркадий, да, это он, ушлый журналист. Или всё-таки Пухлый?

Захотелось бежать, всё равно куда – на улицу, в Академию, хоть и в Зону, – как можно дальше от муторного чада и подземной стыни, опасной полутьмы и зыбкого дрожания земли под ногами. Бросился вверх по выбитым в камне ступеням, но вместо двери явилась глухая скала. Высокие стены и мрачный свод отрезали меня от мира живых.

Вернулся к тлеющим головёшкам. И тут позади, от самой двери, от места, где раньше была дверь, – родной голос:

– Папа, папочка, я здесь.

Катюшка? Прости, совсем забыл о тебе. Где ты, родная?

Справа-слева, отовсюду доносится невнятное бормотание, в игре теней проступают черты моих знакомцев. Они все здесь, в бермудском вертепе. И пропавший Пухлый, и захваченные «Крестом» Аркадий с тем пареньком. И дочурка моя, она тоже в мёртвой паутине.

«У-р-р-р-р-р-а-у-р-роу!» – рычание из глубины пещеры перекрыло невнятые звуки. И гулкие шаги. Всё громче, всё тяжелее, всё ближе. В мерцающем тумане показался силуэт чудовища. Необъятная тень вздымается под самый потолок, растопырив беспощадные лапищи. От леденящего душу рыка дрожат стены и трясётся земля, смрадное дыхание бьёт в нос.

Мы стоим напротив: Голиаф и Давид с пистолетиком. Что никак не поможет вырваться из ловушки, ведь я замурован в подземелье.

Зубы мои стучат не от холода. Чудище, нагнув лохматую башку, поворачивается то в одну сторону, то в другую. Похоже, пришли не за мной, пока не за мной. А что же люди? Они там, в нишах, и все кружатся, кружатся, и всё плывёт.

Пухлый (или Аркадий?) силится донести что-то, остеречь меня: «…друг за друга держаться».

А позади: «Папочка, мне так холодно», и смертная тоска на родном лице. Но как же я смог разглядеть позади? И темнота, и сначала повернуться, а страшный силуэт размывается, окружает со всех сторон, в нём проступают черты Носорога, и дрожит, дрожит под ногами зыбучая земля, а кладбищенское зловоние дурманит голову, мешая собраться с мыслями.

– Папа, папочка, спаси меня, – и она медленно уплывает вдаль, вдаль, вдаль.

Сейчас, Катенька моя, сейчас, родная, но отчего не вижу тебя?

«Говорить наловчились складно. Но спиной…»

Спиной? Почему Пухлый сказал – «спиной»?

Что-то не так. Не так. Не так.

Да ведь школьница эта и есть моя дочь, не узнал, почему не отстрелил щупальце, и Пухлый тоже, прости меня, да что мне Пухлый и Аркадий, тебя вызволю, родная моя.