Рай рядом

Каким образом Надежда из нашего дома перебралась в приземистый толстостенок, на первом этаже которого располагался санаторный гараж и эта самая прачечная? Расскажу потихоньку. Интересно, что в ее комнатку над ними, одну из семи-восьми в коммуналке, вела массивная, прямо-таки средневекового вида железная лестница. У ее подножия под большой плодоносной айвой над бетонным умывальником вечно толкалась, плескалась детвора. В комнате, правда, была отопительная батарея, даже кран с горячей водой из котельной, что немолчно гудела рядом. Тетя Надя рассеянно, вскользь комментировала: «Мне повезло: я в тупичке, слышу только журчание оврага под окном и ребяток, когда они уж очень раскричатся! А бедняги соседи, чьи окна выходят к котельной… вот страдальцы! Вообще феноменально повезло с комнатой – за шкафом у свекрови ведь жила…»

Это уже поздние мои воспоминания, когда я заглядывала к Надежде Владимировне, приезжая на курорт к родителям. Она ведь так всю жизнь и прожила здесь, в этом своем обиталище – четырнадцати, что ли, квадратных метров, не больше. И сама с годами уменьшилась, стала такой негромкой, немногословной, чуть отстраненной: «Да меня хорошо здесь!» Неподалеку ударными темпами уже возводился новый корпус-небоскреб санатория, который в Перестройку из профсоюзного середнячка вдруг сделался весьма элитным. (Кто-то, видать, эдак судьбоносно указал на него начальственным кивком!) А наш дом да санаторные бараки, эти ветхие деревянные уродцы, как и дом тети Нади, лишь отгородили от корпусов, скрыли-законопатили мощным забором.

Но возвращаясь назад, в послевоенный город-курорт, к истокам Надечкиных триумфов в самодеятельности…

Хотя до этого был еще ее родной подмосковный город, не знаю, не помню названия, Серпухов, кажется. Круглое, круглее не бывает, сиротство: пьющий отчим, сменивший репрессированного отца, интеллигента из «бывших», погиб уже в сорок первом. Боевая красавица-мама, костюмер местного театра, умерла зимой сорок пятого, пытаясь избавиться от ненужной беременности… Надино учение в московском текстильном техникуме, прерванное войной, затем возобновленное и снова навсегда прерванное кудрявым старшим сержантом Толиком, чудо-механиком на земле и на море! Который – южный наш фрукт, участник легендарного парада Победы – вскоре победил и сердце Надечки.

Но почему все-таки текстильный техникум, а не какое-нибудь театральное столичное заведение? Очень Наде хотелось: мамин театр обожала, в школе успешно занималась гимнастикой, танцами. Но мать запретила: насмотрелась на нервных, неприкаянных актрис, которых зажимает режиссер, заедает быт, захлопывает публика и так далее. А ведь с каким упоением выбегала Надечка на школьную сцену! И с очумелым, горячим сердцем, рвущимся от ужаса в пятки… Но страх быстро уходил туда же в пятки, что ли, один пьянящий, звенящий высокой нотой восторг оставался! И ведь не только танцевала – со страстью читала патриотические стихи Пушкина, Маяковского. «Оковы тяжкие падут,/Темницы рухнут – и свобода/ Вас примет радостно у входа» – послание декабристам в Сибирь. Мать слушала, страдальчески нахмурившись, и лишь годы спустя стало ясно почему…

Отца Надечка вспоминала тепло, но нечасто, мала была, когда он исчез. Всё, по мнению мамы, в дурацкие споры-разговоры ввязывался, все хотел «достучаться до зашоренных мозгов». Не достучался, но «достукался», пропал навсегда в этой самой Сибири, как враг народа, и никто-никто не принял «радостно у входа», нет…

Но Анатолий… Что, выдернул ее из столицы и привез к матери в наш, тогда еще крепенький деревянный дом, в комнату-клетушку да за шкаф?! А все так жили после войны! Больше того: тут же, на территории санатория проживала с малолетним Толиным сыном его одноклассница. Не жена, потому что… нет, не знаю точно причины. Вроде нехорошо себя вела с отдыхающими, пока Толик воевал. «Сына мамке втулит и за порог!» – поджимала губы свекровь. Но будто бы сам Анатолий не очень-то поддерживал переписку, не отвечал на письма этой Вали-Валентины. Обмолвился, вроде похвалился как-то Наде, что на войне какая-то докторша была от него «без ума, без соображения».

Его сын, тоже Толик, уже почти доросший до школы, однако самочинно завел знакомство с… мачехой? При живой-то матери?! Кем бы ни приходилась Надечка этому кудрявому пацаненку, очевидной копии Анатолия старшего, вскоре они очень друг друга полюбили, без преувеличения. Народ изумлялся!