Рай рядом

– Но я-то компьютерщик, никакой не поэт! И Мара никакая не Мара, между прочим, а Мария, Мария Степановна! Сороковник скоро стукнет! И детей она мне точно не родит, сколько уже над этим работаем… А у Соньки, между прочим, двое и, говорит, еще будут! Встретил на днях… Слушай – красавица!

Сонька – это Сонечка Клементьева, болючая зарубка-зазубрина в биографии ухажеристого мачо Димона-Димыча. Эх, хорошая была компания: Димыч и Соня, Андрей и Яна…

– Ты после универа, считай, рядом с домом служил, а я-то в Бурятии! Так мне одна только Сонька позавидовала, и без подкола, это точно. «Ах, какая там природа необыкновенная! Бродят медведи с медвежатками… Здорово! Я к тебе приеду!» А я не отреагировал, дикая любовь была с одной там врачихой. Вот она и выскочила за этого своего… Он же полный идиот, я его однажды…

– Ладно тебе! А помнишь, как мы хоронили Сониного Мякиша?

– А… Да все я помню. Она особенная такая девчонка была!

В университете они оказались в одной группе: Димыч и пышноволосая симпатяга Сонечка, упертая «зверозащитница» (Янино словечко!). Подобранный котенок, дворняга – это ладно, но еще какие-то вывалившиеся из гнезда птенцы и даже сова жили у нее дома! Маленькая, серенькая, ручная, по имени Мякиш. Влюбленная парочка, Соня и Димон-пижон, прогуливали ее (или это «он» был?) на ремешке, водрузив на плечо или на руку, даже в лес носили ее (его)!

И вот однажды в три часа ночи рыдающая Сонечка звонит Димычу: Мякиш скончался… Тот высвистывает друга-соседа Андрея: нужно птицу похоронить, Соньку морально поддержать. Вызвали ночное такси и когда ехали мимо Янки, он и ее хотел привлечь к траурным мероприятиям! Андрей не дал.

– Позвони мне теперь кто ночью… Эх, такие мы смешные ребятишки были! А рассказать про все это Маре, так она скажет, что мы были просто идиоты! У них, психологов, все идиоты, они одни умные, всем советы раздают. А мне, может, ее идиотские советы не нужны, я и так знаю, что нам надо разбегаться!

– Слушай, у тебя сегодня все поголовно идиоты.

– Я первый! Зачем женился на Маре? Надо было подождать, когда ее дочка подрастет. А что, она уже в девятом, что ли, классе, ничего так тинэйджерка!

– Все, Димыч, захлопнись! Несешь уже черт знает что. Пошли к нам. Да не мотай головой, пошли! Борщ уже, наверно, сварился, картошку еще поджарим… Пошли! А то сейчас Янка все равно мне звонить начнет.

Гагра-Виагра

– Послушайте-ка, девушки, – это интересно!

Папа, расположившись в кресле, громко читает кусочки из пожизненно любимого журнала «Вокруг света», – как всегда, не может не поделиться «вкусненьким»!

«Когда в 1911 году в лондонском метро заработал эскалатор, чтобы пассажиры не пугались, первых смельчаков наверху угощали рюмкой бренди, и целый день вверх и вниз ездил одноногий инвалид… В копенгагенском метро поезда без машинистов… на станциях по стенам и на полу в солнечную погоду скачет живой солнечный луч – его «опускают» под землю с помощью системы зеркал!»

Яна откликается:

– Мне больше всего понравился одноногий инвалид, такой перековавшийся пират Сильвер из «Острова сокровищ: «Да не бойтесь, не пужайтесь, люди! Все путем!» То есть не люди – «леди и джентльмены!» Надо тебе, мамуль, вспоминать этого Сильвера, когда ты паникуешь насчет Тимки: «Ах, горлышко красненькое… Ах, чихнул два раза…»

Мама тихонько улыбается:

– А мне понравился лучик солнца под землей!

– А мне, значит, остается рюмка бренди! – шутит папа. Он спиртное не жалует, разве что вино виноградное, домашнее. Спортсмен-яхтсмен, заслуженный тренер!

Боже мой, вот заскочила Яна к родителям и в тысячный раз подумала, как же хорошо, как дружно они живут! В жизни не слышала, чтобы скандалили, выясняли отношения… Хотя однажды мамуля разоткровенничалась после одного Яниного неудобного вопроса:

– Ма, вот почему я Андрюхину бабушку, такую очень-очень добрую и, знаешь, такую юмористку… Вот почему я ее больше люблю, чем нашу бабушку?

– Ну… ты сама ведь ответила: очень-очень добрая! А у моей мамы столько лет не получалось родить, ну и стала партийным начальством. Папочку моего замечательного мы с ней рано похоронили… С тех пор она одна и одна, еще больше заледенела, что ли. Даже чуть не развела меня с твоим папой! У нас ведь, как у тебя с Андреем, тоже сначала было не всегда безоблачно, и я после каждой глупой ссоры по привычке бежала к маме. А она только хмурилась: «И ты ему ЭТО простишь?» Представляешь, мы все-таки мирились, и я чувствовала себя виноватой! Такой непринципиальной… Между прочим, помог Толстой, вычитала у него о материнской зависти к счастью дочери. Совершенно, конечно, бессознательной! Это в «Войне и мире» есть и еще где-то…

– Ну да – мамаша Элен Курагиной! Меня, когда читала, прямо покоробило: вот придумал дорогой граф гадость про матерей…

Но мамуля с мемуарных признаний, тогда помнится, снова переключилась на саму Яну, хитренькая! («Брак – это, конечно, компромиссы и компромиссы. Поймешь это – и будет у вас с Андреем тишь, гладь да божья благодать…» И так далее!)