Рай земной

Медленно пригнулись и распрямились травы, тонкие ветви; откликнулась шелестом крона; новый луч просочился сквозь листву и подсветил часть ствола с бегущими муравьями. Это вентилятор повернулся в сторону сцены, подул на нее немного и снова стал медленно поворачиваться в зал.

И тогда на сцену стали выходить грехи.

Вышла, виляя бедрами, Похоть. Тот самый паренек, кого Натали на репетициях видала; узнала с трудом. Сказал что-то Еве, ладонь ей на талию положил. Тело у Похоти козлиное, грудь женская, голова напоминает собачью.

Вышла Зависть и закурила. Футболка со скорпионом, пирсинг в носу поблескивает. Докурила, пустила длинную слюну и отползла на животе в тень.

Так друг за дружкой вышли все Семь грехов.

Стоят общаются.

И Фадюша вышел, то есть Гордыня. В золотистом галстуке, пиджаке, пот даже с шестого ряда видно. Край галстука мнет, волнуется, но роль всю хорошо свою произнес, без всяких «бэ-мэ». Черные, как у летучей мыши, крылья раскрыл, пасть ощерил, сел на ветку Древа Познания, выше всех. Натали залюбовалась им, газеткой обмахиваться перестала, по-матерински напряглась, сосредоточилась. А сзади стучало сердце Плюши, которая тоже все это видела, но по-своему.

Ви таки будете смэяться, как любила говорить с еврейским акцентом Натали, но Плюша все еще стоит на кухне. Вечер воспоминаний продолжается. Или уже ночь воспоминаний… Который там час? Плюша боится смотреть на часы. Часы показывают время. А время показывает, как из Плюши вытекает последний драгоценный воздух жизни. Как из шарика, который надули и забыли перетянуть ниткой.

Было в детстве такое развлечение в их дворе, когда только переехали. Надували и, не затянув, отпускали. Шарик метался в разные стороны, уменьшался и терял воздух. А потом ложился на асфальт и сдувался окончательно: до тряпочки. Маленькая Плюша жалела такие шарики, даже больше чем те, которые просто лопались. Те как бы умирали мгновенной и почти веселой смертью. А эти, которые мучились с жалобным свистом… «Что ты переживаешь, — говорили сверху ей взрослые, — эти можно еще надуть». Но никто их снова не надувал, и они валялись на земле, и на них наступали ногами. Только один раз сосед, монтер дядя Толя, проходя мимо, наклонился и стал их собирать. «Што добро валяется, его ж вместо… — покосился на детей, — одного изделия употребить можно, если с вазелином…» Бывшие рядом взрослые засмеялись и захмыкали, а одна из соседок шлепнула дядю Толю по спине.

А Плюша ничего не поняла тогда: стояла и смотрела, край юбочки мусолила.

Того дядю Толю похоронили довольно скоро, кажется, в том же самом пиджаке, в карман которого он складывал шарики. Дядя Толя лег на второе городское кладбище, где вскоре окажется и Плюшин отец. Во дворе по случаю дяди-Толиной смерти был устроен поминальный стол с водкой, чаем и пирожками. Это была одна из первых мужских смертей в их доме. А поле за домом еще казалось привольным, по нему можно было бегать, а скоро, это было точно известно, на нем построят новые дома и кинотеатр…

— Погодите, еще ляхи за вами всеми придут…

Это говорила старуха, одна из «скамеечниц», сновавшим туда-сюда жильцам с тарелками и чашками. Ее никто не слышал, все были заняты поминками. Слышала Плюша, стоявшая рядом. Слышала и снова ничего не поняла. Какие ляхи, за кем придут? Старуха эта жила в соседнем подъезде, одна в двухкомнатной с тремя кошками. Потом исчезла. В двушку вселились другие люди, очистив ее от кошек. Вот и все, что удалось узнать уже взрослой Плюше, когда она попыталась выяснить.

Красные, синие шарики носятся над двором. Выпускают воздух и ложатся на асфальт или траву. А те, которые перетянуты нитью, их относит ветром на поле. И оттуда уже не возвращаются.

Нет, сама бы Плюша сыграла Еву по-другому.

Во-первых, не стала бы так сильно раздеваться. Ева — это не обязательно что-то голое. Она бы надела какую-нибудь античную одежду. Тогу. Складочки, складочки. Тут… И вот тут… Украшения — только из природных материалов.

Плюша в седьмом ряду трет ногой об ногу и ждет, когда начнется грехопадение. И весь зал, как ей кажется, тоже этого ждет и не дышит. Только вентилятор шумит и где-то вдалеке за стенами прогудел троллейбус.

Ее, Плюшино, грехопадение произошло в архиве. Не в самом, конечно, архиве, там для этого и места специального не было, но в те архивные дни. И не полное грехопадение, а так… Как откусанное яблочко, которое потом затерялось среди книг и так и высохло ненужным.