Раиса Пофигисова на волнах любви

Мама что-то ответила вполголоса. Хорошо им, подумала я, они взрослые, у них все есть. А у меня ничего нет. Работы ― нет, денег ― нет.

Серое небо за окном, голые деревья, слякоть на дороге еще больше размазывали мое поганое настроение. Ком грусти готов был взорваться слезами.

В дверь позвонили. Папа открыл дверь и спросил:

– Вам кого?

Он еще что-то сказал, а потом появился на пороге моей комнаты с озадаченным видом.

– К тебе, ― произнес он коротко и глазами показал в сторону коридора.

Я вышла из комнаты. Папа провожал меня взглядом, и кажется, он хотел пойти за мной. Поворачивая в коридор, я уловила знакомый аромат и чуть не подпрыгнула ― Федор. Оглянулась, на меня смотрел папа.

– Дима! ― позвала мама, и папа скрылся на кухне.

Март стал внезапно прекрасным. Не было больше слякоти на душе, серое небо вновь стало нормальным погодным явлением, а не давящей глыбой грусти.

– Ты занята? ― спросил Федор.

– Обсуждаем с папой мое будущее, ― мне тут же вспомнилось, что Федор ― тоже чей-то папа, но моему пока об этом не стоило говорить.

– Суровый разговор, ― произнес Федор. ― Пойдем?

Он обнял меня, и я уткнулась носом в его плечо.

Кухонная дверь приоткрылась и снова закрылась.

– Папа вырывается на свободу, ― сказал Федор и отпустил меня.

Стараясь не издавать звуков, я надела сапоги и куртку. Ощупала карманы. Ключи на месте, зажигалка тоже. Нет причин нервничать, но почему-то сильно-сильно колотится сердце. Открываю замок. Все, лестничная площадка. Хочется скакать через ступеньку, как будто за мной гонятся. Закрываю дверь, медленно спускаюсь по лестнице.

Успокаиваюсь, только выйдя на улицу. Мы с Федором, держась за руки, проходим два квартала, сворачиваем в знакомый двор, заходим в хрущевку. Второй этаж, ключи под ковриком.

– Что тебе сказал мой папа? ― мне любопытно.

Улыбается:

– Ничего.

Открывает дверь, мы входим в темный коридор. Я разуваюсь, прохожу в комнату и открываю форточку.

Замечаю вслух, что мы здесь, как в гостинице.

Очень любопытно, что же все-таки сказал папа. Имею полное право знать. Папа ― мой, и Федор ― мой. Наверное. За полгода я к нему привыкла, он больше не кажется старым и чужим.

– Не дыми, ― он забирает не прикуренную еще сигарету из моих рук и кладет на полку.

В прозрачной пепельнице насыпаны розовые и черные пластмассовые бусины. Перебирая их пальцами, я нахожу в них сходство со своим сегодняшним настроением. Меня кидает из грусти в эйфорию. Федор уходит на кухню и возвращается через пару минут с двумя бокалами и бутылкой вина.

– Сухое, ― сообщает он. ― Будешь?

– Давай.

Он наливает по половине и подает мне бокал.

– За тебя, Райское яблочко, ― бокалы стукнулись друг об друга и тоненько зазвенели. ― Ключница водку делала, ― заключил недовольно Федор, выпив пару глотков.

Любое вино ― вонючая кислятина, поэтому я предпочитаю пить его не нюхая.

– Нормально, ― выпиваю залпом.

Федор отодвинул столик к стене, лег на диван, застеленный, как всегда, зеленым покрывалом и закинул руки за голову. Я перелезла через этого необъятного мужчину, села, сложив ноги по-турецки, и откинулась спиной к стене. Федор прикрыл глаза и через минуту заснул.

Я слезла с дивана и пошла в другую комнату. Там на стене висела книжная полка. Всего одна!

Несколько дней назад Ленка рассказала о классной книге. Она даже прочитала мне по телефону всю первую главу. Я очень удивилась, что нашла ее здесь, в квартире с ключами под ковриком. С трепетом открыв в начале, я прочитала: «Тихо, тихо ползи улитка по склону Фудзи, вверх до самых высот». Она ― «Улитка на склоне»!

Вернувшись на зеленое покрывало, где спал Федор, я опять села по-турецки у стены и открыла вторую главу. «Кандид проснулся и подумал: «Послезавтра я ухожу». И сейчас же в другом углу Нава зашевелилась и спросила:

– Ты уже больше не спишь?

– Нет, ― ответил он.

– Давай тогда поговорим, ― предложила она. ― А то мы со вчерашнего вечера уже не говорили…»

В сумерках читать стало невозможно. Отложив книгу, я обняла Федора. Потягиваясь, он повернулся ко мне лицом и не открывая глаз, сказал:

– Сегодня в ночь работал.

– Всю ночь?! ― меня это удивило.

– Всю.

Он поднялся, сел, и я устроилась у него на коленях. Положила голову ему на плечо, прикоснулась носом к шее, к колючей щеке и вдохнула запах одеколона, который стер абсолютно все мысли в моей голове. Только что хотелось что-то сказать, а сейчас ― пустота. Ничего. Я повернула голову к окну, а к плечу Федора прижалась левым ухом.

Ветки дерева качаются на фоне серого неба. Скоро наступит настоящая весна, появятся листья. Надо будет подавать документы в техникум или в вечернюю школу. Осталось решить, куда.

– Везет, тебе уже двадцать пять, ― сказала я.

– Через два месяца двадцать шесть.

– А мне семнадцать и тоже через два месяца, ― какое приятное совпадение.

Я рассказывала ему о философском словаре, о том, что перевела на русский язык три песни группы Дорз, о том, что экономика не для меня и я пойду в вечернюю школу.

Он слушал, улыбаясь. А может быть, он слушал только звук моего голоса, а не то, что я говорю.

Помолчав немного, я заявила: