Райские птички

— Согласно кельтской мифологии, завеса между потусторонним миром и нашим — слабее во время Самайна, — сказал он. — Это облегчает возвращение духов. Конечно, ты, Элизабет Хелен Аид, родилась в тот день, когда смерть вступает в сговор с жизнью, пытается схватить ее в свои объятия. И именно этим ты занимаешься всю свою жизнь, все три десятилетия — пытаешься стряхнуть с себя то прикосновение смерти, которое пришло из могилы в день твоего рождения. Ты родилась с таким отпечатком Самайна… больше, чем любой другой октябрьский ребенок.

Он протянул руку, поиграл с прядью моих волос, удивляясь ей, как я удивлялась перьям птиц, когда-то обитавших в этих стенах.

— Ты одна из веще, которые я коллекционировал.

Он слегка коснулся моей щеки, почти не трогая. Она словно мгновенно покрылась синяками, почему-то это было хуже любого удара, который он наносил раньше.

— Ты прожила свою жизнь в боли и страданиях и больше ничего не знаешь. Но это не определяет тебя.

Его руки скользнули по шрамам на моем лице, согревая их своим вниманием.

— Ты любишь читать, в основном ужасы, ведь это ненадолго выводит тебя из собственных кошмаров, но также напоминает, что ужас — это единственная реальность. Ты знаешь, что фантазийные страхи мира — это не монстры и зло. Зло — это мир, который поклоняется совершенству и красоте.

Он провел рукой по моим губам. Я хотела открыть их, впустить его внутрь, позволить его словам открыть то, что я закрыла внутри себя. Но я не могла. Ещё нет. Это была пытка, но это была незавершенная пытка, которая олицетворяла нас. Он, холодный, расчетливый на первый взгляд, будто лев. Я — ягненок, дрожащий и застывший в его присутствии. Пресловутая история. Но мы уклонились от этого, потому что я была ягненком, который хотел быть съеденным львом. А он хотел пировать мясом, долго наслаждаться вкусом.

— Подземелье города подобно тому, что находится под землей у людей. Под поверхностью…

— …кипят монстры, — закончил за него мой тонкий хриплый голос.

— Гильермо дель Торо, — сказал он. — Твой любимый автор. Ну, по крайней мере, один из них. Он тебе особенно нравится, потому что он честно говорит об уродстве мира. Помимо всего прочего.

Я глубоко вздохнула, не в силах понять, как он узнал то, что я никогда не произносила вслух.

— А это ты. Ты не становишься красивее с помощью хитрости или усилий, — сказал он, расчесывая непослушные пряди моего яростно подстриженного каре. — То, что делает всех остальных людей в этом мире прекрасными — грязь, по сравнению с тем, чем ты являешься. Прости за то, что я цитирую его еще раз, но мне правда понравилось: «Совершенство — это просто понятие, невозможность, которую мы используем, чтобы мучить себя, и которая противоречит природе».

Лукьян пожирал меня взглядом, его слова были одновременно поэзией и болью.

— Ты думала, что моя коллекция — это скопление совершенства. Коллекция красоты. Но в конце концов это создала сама природа: аномалию, которая настолько далека от реальности и нормальности, что сама по себе казалась уродливой.

Он немного подождал. Подготовил меня к чему-то.

— Твоя дочь родилась в твой день рождения, — сказал он, слегка смягчаясь. — Ты держала ее на руках в тот день, когда мертвые вернулись, чтобы забрать свое. Они забрали эту красоту, потому что твоя уродливая и полная ужасов жизнь не дала бы ей нормально жить.

Он все еще сжимал прядь моих волос в своих пальцах.

— Не пойми меня неправильно, если я предположу, что ты каким-то образом все равно ответственна за это. Ты этого не заслужила, но мир дает самый презренный из ужасов наименее достойному.

Он отпустил мои волосы, и его большой палец грубо провел по моей нижней губе, пытаясь раздвинуть ее. Я издала горловой звук, как от душераздирающей боли от его слов, так и от сокрушительной агонии от его прикосновения.

— Ты была рождена, чтобы быть чем-то более сложным и уникальным, чем просто счастливой, — сказал он, его глаза остановились на моих губах, а затем резко вернулись к глазам. — Ты слишком сложна, чтобы жить такой жизнью. Ты не родилась храброй или сильной. Но жизнь все равно сделала тебя такой, ведь, если бы так не случилось, тебя бы не было здесь… передо мной.

Он шагнул вперед, его глаза были вратами ада, приглашая меня войти, так как было очевидно, что небеса никогда не будут доступны для меня. Я не сопротивлялась, когда он прижался ко мне всем телом, потому что не могла. Я погрузилась в него так же легко, как горячий нож скользит по мягкой коже.

— Ты, Элизабет, — это все, что мне нужно в моей коллекции. Я, наконец, нашел единственную вещь, которую могу взять в руки, не высасывая из нее жизнь.

— Ты высасываешь из меня жизнь, — прошептала я, его губы коснулись моих.

— А ты высоси в ответ, любовь моя, — прохрипел он.

Потом он поцеловал меня.

Его пальцы запутались в моих волосах, сначала нежно, расчесывая узлы, вызванные моими ночными битвами. Затем, когда локоны разгладились, он сжал кулак и дернул пряди, которые так старательно распутывал.