Райские птички

Если и был хоть один жест, чтобы подвести итог всему, — так это он сам. Руки Лукьяна тихо и нежно распутывали и чинили меня, чтобы сломать по-своему.

Но я создана быть сломленной. Рождена быть сломленной. Когда руки Лукьяна рвали мои волосы, когда его рот нападал и попеременно боготворил мои губы, я поняла правду в его словах.

Это было не по замыслу, не по воле судьбы, а просто случайность рождения. Моя жизнь обречена на несчастье. Биология сделала это так.

Биология убила во мне человечность.

Биология заставляла мое сердце кровоточить и сжиматься в груди от мужчины, держащего меня в своих объятиях, целующего так, словно он хотел убить меня, чтобы потом вернуть к жизни.

Мы боролись друг с другом, царапали, разделись догола, чтобы почувствовать жизнь и смерть друг на друге.

Моя одежда порвалась под его хваткой, кожа покрылась синяками. Его плоть кровоточила, когда мои ногти царапнули ее. Все это питало всеохватывающую и всепоглощающую бурю, которая была нашей любовью.

Нашей ненавистью.

Его пальцы нашли мой вход, вжимаясь в меня с очень прекрасной жестокостью. Я прошипела ему в рот. Он толкнул меня в стену, моя голова больно ударилась о поверхность. Его пальцы отвлекли меня от этой пронзительной боли, пока он подводил меня к оргазму.

За секунду до того, как я чуть не взорвалась, его пальцы исчезли.

Я уставилась на него.

— Ты ублюдок, — прошипела я.

Он ухмыльнулся.

Усмехнулся.

Впервые в жизни я видела такое.

Затем он пососал два пальца, которые только что были внутри меня, и глаза его загорелись. Мое тело пульсировало от желания наблюдать за ним. Его твердый член прижался ко мне.

— Лукьян, — потребовала я, запустив руки в его волосы и с силой потянув за пряди.

В ответ он схватил меня за бедра, приподнял и прижал к стене — на этот раз сильнее, чтобы показать, кто контролирует ситуацию.

Я позволила ему, потому что, как только мои ноги обхватили его, он оказался внутри меня.

Не имело значения, у кого власть в тот момент.

По правде говоря, никто из нас этого не знал.

***

— Я не прощаю тебя, — сказала я, проводя пальцем по изорванной коже на его груди и ковыряя мизинцем засохшую кровь. Кровь, которую я пролила. Мне это нравилось.

— Я не жду прощения, — ответил он ясным, но каким-то ленивым голосом. Насытился. Почти доволен.

— Я все еще ненавижу тебя, — продолжила я, обводя его грудь кончиками пальцев.

— Я могу жить с ненавистью.

Я взглянула в его айсберговые глаза. Они предали меня, сотворили, потом уничтожили.

— Не знаю, сколько времени мне понадобится, чтобы прийти в себя, — честно призналась я.

Его глаза были наполнены. Так наполнены, что все это — что бы ни было внутри них —просочилось из него и начало заполнять меня.

— Я не даю тебе никаких ограничений. Можешь делать это всегда.

Он крепче обнял меня. Слишком сильно, что аж стало больно. Но так будет постоянно. Слишком сильно, чтобы чувствовать себя комфортно, и слишком больно, чтобы сохранить себе жизнь.

Я моргнула.

— Ты хочешь, чтобы я злилась на тебя вечно?

— Вечность — это восприятие, а не временная шкала, — пробормотал он, прижимаясь губами к моим волосам и вдыхая запах. — Я думаю, тебе придется злиться на меня вечно. Только так ты сможешь меня пережить, — он коснулся губами ушибленной кожи на моем плече. — Это единственный способ выжить.

— Мы не найдем безопасность, не так ли? Нет мира друг в друге? — прошептала я.

— Нет, — согласился он. — Не найдем.

Потом он поцеловал меня, и я поняла, что не хочу ни безопасности, ни покоя.

Ни капельки.

***

Вторая партия убийц прибыла через три дня.

Лукьян ждал их, так что мы были готовы.

И все они умерли в крови.

Мы с Лукьяном стояли рядом, сражаясь бок о бок.

— Надо уходить, любовь моя, — сказал Лукьян, смахивая с моей щеки брызги крови. Не моей. — Ты же знаешь.

Его глаза обежали комнату, коснувшись измученным взглядом тел, крови, ужаса.

— Это только начало. Этот дом превратится в кладбище для любого, кто попытается причинить тебе вред, — пообещал он, кусая меня за плечо. — Но в конце концов дом станет нашим склепом, если мы не уйдем. Если мишень стоит на месте, она долго не живет. А я не позволю этому случиться, — его взгляд был непреклонен. — Ты просто должна быть уверена, что не допустишь этого. Пришло время убедиться, что слабость и человечность, оставшиеся внутри — не убьют тебя. Так оно и будет, если представится такая возможность. Потому что люди убивают почти так же хорошо, как и помогают. Проклятие и благословение, как говорил Дель Торо.

Мне показалось, что в его глазах мелькнул огонек.

— Ты боишься внешнего мира, потому что он раздавит тебя, причинит боль, уничтожит. Но ты уже раздавлена, ранена, уничтожена, — его слова были резкими и нежными одновременно. — Так почему же ты боишься мира, который предлагает тебе того же? Ведь вместо того, чтобы позволить миру уничтожить тебя, ты можешь предложить разрушение в ответ?