Райский остров

— Он называется «Танец обезьян», — объясняла она, — потому что Гаруда, символическая птица бога Вишну, с помощью Ханумана, царя обезьян, и его могучей армии освободила принца Раму и принцессу Ситу, которые были захвачены владыкой демонов.

Граф слушал девушку не очень внимательно, потому что его больше занимал звук ее нежного голоса, чем сам рассказ.

Голос ее звучал как волшебная флейта. Здесь, среди огромных темных деревьев, в атмосфере, наполненной необыкновенными ночными терпкими ароматами, он казался каким-то особенно мягким и завораживающим.

— Вначале кетьяк исполнялся сельскими жителями, — продолжала свое объяснение Роксана, — когда начинался падеж скота из-за какой-нибудь эпидемии. Предполагалось, что таким образом можно отогнать злых духов.

— А какая причина танцевать его сегодня? — поинтересовался граф.

— Сегодня этот танец будет исполнен потому, что кто-то из балийцев подозревает, что на него открыл охоту лейяк, или, может быть, ведьма, которую здесь называют Рангда, наложила на него проклятие.

— А как вы думаете, этот кетьяк может действительно помочь в таких случаях? — спросил граф совершенно серьезно.

Подумав, что он, должно быть, смеется над ней, Роксана вопросительно взглянула на него, прежде чем ответить:

— Я думаю, что истинная вера… где бы человек ни нашел ее и в какого бы бога он ни верил… может делать… настоящие чудеса.

Это был мудрый ответ, с восхищением отметил граф и невольно подумал о том, мог ли кто-нибудь еще из его многочисленных знакомых женщин ответить подобным образом.

Понок провел их к сидящим вокруг костра людям. Граф увидел, что в центре круга, возле огня, было оставлено большое пространство, где находились участники того представления, ради которого все здесь собрались.

Пока шла подготовка, он осторожно, с любопытством принялся оглядываться вокруг.

Возле костра собиралось все больше людей, все новые группы появлялись из темноты и рассаживались на поляне. Многие принесли зажженные светильники, так что вскоре света стало достаточно, чтобы разглядеть не только танцовщиков, но и самих зрителей.

Внезапно в небо взвилось высокое, слепящее глаза пламя костра, и наступила полная тишина.

Казалось, что каждый из присутствующих вдруг задержал дыхание, и граф почувствовал, что ожидание уже достигло высшей точки и стало почти невыносимым.

Внезапно раздался громкий резкий хлопок. Он прозвучал так неожиданно, что граф вздрогнул и резко выпрямился. А затем откуда-то из-за круга мерцающих слабых огоньков и тесно сомкнувшихся полуобнаженных мужских тел возник похожий на заклинание протяжный глухой звук, перекатывающийся волнами, — завораживающее пение, чем-то напоминающее молитву муэдзина, которую можно услышать с минарета в час рассвета.

Пение завершилось громким шипением, похожим на звук вырвавшегося на волю пара. Постепенно этот звук становился все громче и громче, пока наконец не превратился в ревущий, рычащий вызов, а затем плавно перешел в странную тихую, медленную песнь.

Она оборвалась так же внезапно, как и началась, и хор начал выводить мелодию самого танца — резкое, отрывистое, быстро звучащее стаккато, от которого кровь застыла в жилах.

Мужчины наклонились вперед и вытянули руки, издавая при этом звуки, напоминающие уханье филина, перемежающееся короткими вскриками, воем и шипением. В конце концов их голоса слились в мощном гортанном звучании, торжественном и одновременно грозном.

И с этой минуты граф ощутил себя самого вовлеченным в это напряженное, завораживающее действо.

Он чувствовал себя принцем Рамой в сверкающем одеянии, сходившим с ума от отчаяния и тоски по пропавшей возлюбленной.

Ему казалось, что он сам принимает участие в битве, в которой демон выпустил в него стрелу, превратившуюся в полете в змею, обвившуюся вокруг него.

Но боги пришли ему на помощь, и Хануман, царь обезьян, со своими подданными смогли в жестокой битве освободить принца и вернуть ему его супругу, прекрасную принцессу Ситу.

Когда хор мужских голосов, который без помощи каких бы то ни было музыкальных инструментов аккомпанировал танцующим, довел свою песнь до захватывающего душу экстаза, в котором и бешеный ритм, и звуки достигли своего пика, граф вдруг почувствовал, что его бьет дрожь и волосы встают дыбом, а кожу покалывает от возбуждения.

Затем голоса стали стихать, понижаясь до еще более пугающей и захватывающей глубины, потом стало слышно лишь тяжелое дыхание и прищелкивание пальцами, доводившее слушателей до исступления и почти непереносимого напряжения.

Граф чувствовал, как его завораживает, гипнотизирует ритмичное движение их тел, мелькание рук, отбрасывающих причудливые, извивающиеся тени, в то время как все сто пятьдесят голосов, казалось, вонзались в темноту ночи и в сердца слушателей.

И когда все это закончилось, все исполнители опустились на землю, полностью обессиленные и опустошенные как физически, так и душевно, подобно — как пришло на ум графа сравнение — гребцам, участвующим в регате, после тяжелого, изнуряющего заплыва.