Райский сад первой любви

Синие иероглифы: «Надо писать и дальше. Тушь разбавляет мои чувства, а не то я сойду с ума. Я спустилась, чтобы отдать сочинение на проверку учителю Ли. Он вытащил… и прижал меня к шпаклевке на стене. Он сказал шесть слов: “Если нет, то можно в рот”. Я ответила пятью словами: “Не надо, я не умею”. Но он всунул. У меня возникло чувство, будто я тону. Когда я снова смогла говорить, то сказала учителю Ли: “Простите”. Было такое чувство, будто не смогла справиться с домашкой. Хотя это и не моя домашка. Учитель спросил, буду ли я приносить сочинения раз в неделю. Я вскинула голову. Мне почудилось, будто я могу видеть потолок насквозь, могу видеть маму, которая висит на телефоне и мелет всякую ерунду, но в перемолотом полно моих почетных грамот. А еще я знала: когда не понимаешь, как ответить на вопрос взрослого, лучше всего сказать “хорошо”. Я тогда через плечо учителя смотрела, как потолок опускается и поднимается, будто плачущее море, и в тот миг словно бы истрепала свое детское платье. Он сказал: “Это способ выразить мою любовь к тебе, понимаешь?” Я подумала про себя, что он ошибся. Я же не из тех девочек, которые по ошибке принимают член за леденец. Мы все боготворим учителя. Мы говорим, что когда вырастем, то будем искать мужа, похожего на него. Мы развиваем эту шутку, мол, надеемся, что учитель и станет нашим мужем. Я думала несколько дней и придумала единственное решение. Нельзя, чтобы учитель мне просто нравился. Нужно влюбиться в него. Любимый человек может сделать все, что ему заблагорассудится, разве не так? Мышление – великая сила. Я – подделка старой себя. Мне нужно полюбить учителя, иначе будет слишком больно».

Красные иероглифы: «Почему не получилось? Уж не потому ли, что я не хотела? Или ты не позволил? Только сейчас я поняла, что весь тот инцидент можно свести к первому акту: он загнал свою твердость внутрь, а я еще и извинялась за это».

Итин читала дневник так, как дети едят печенье: набиваешь рот, кусочек за кусочком, но как ни старайся, а все равно на полу печенья всегда остается больше, чем во рту. Наконец она поняла прочитанное. Все поры на ее теле задыхались, сквозь пелену слез она озиралась по сторонам, казалось, что вокруг очень шумно, и только потом она поняла, что громко плачет и этот звук напоминает карканье ворон. Ее рыдания, словно крики подстреленной охотниками птицы, обволакивая тело, падали камнем. Хотя никто ведь не охотится на ворон. Почему ты мне не сказала? Она уставилась на дату. Осенний день пять лет назад. В том году дочь тетушки Чжан наконец вышла замуж, сестрица Ивэнь не так давно переехала в их дом, братец Ивэй только-только начал бить ее. В этом году они оканчивали старшую школу. А тогда им было почти по тринадцать лет.

Историю нужно рассказать заново.

Потерянный рай

Сколько себя помнили, Фан Сыци и Лю Итин были соседками. Седьмой этаж. Если прыгнешь, то, возможно, разобьешься насмерть, возможно, превратишься в растение, но не исключено, что просто переломаешь себе руки-ноги. Вот такой вот неудобный этаж. Они жили в эпоху школ и классов для одаренных детей, а потому с раннего детства ходили в такой продвинутый класс, в отличие от соседских ребят, которые при первой возможности ехали учиться за границу. Сыци и Итин говорили: «Нам за всю жизнь и китайский-то нормально не освоить». Они редко открывали свою душу перед другими. Сыци понимала, что если девочка, похожая на фарфоровую куколку, проявит свой ум, то ее внешность лишь сильнее бросится в глаза. А Итин знала: если несимпатичная девочка начнет умничать, то окружающие сочтут ее сумасшедшей. Им повезло встретиться, иначе обе задохнулись бы от своих чувств по отношению к миру. Они читали настоящего Бодлера, а не про Солнышко Бодлер[15] и впервые услышали про мышьяк из «Госпожи Бовари», а не из комедийного сериала «Да здравствует судья!» Вот что отличало их от других детей.