Рак. Опыт борющихся. Методики лечащих

Больница полна волонтерами. Ходят еврейки в париках, с тележками, предлагают попить, крендельки какие-то, гуляют с колясочными больными. Лечатся здесь все граждане – и евреи, и арабы. И врачи – тоже еврейские (половина из России) и арабские. После операции видела препотешную картину: по коридору друг другу навстречу идут два патриарха, один еврейский, в черной бархатной кипе, в хасидском халате, за ним жена в парике и куча детей – от вполне половозрелых до мелкоты, второй красавец шейх, в белой шапочке, в белых одеждах, величественный, за ним жена в богато расшитом платье, и тоже с выводком деток. Оба после онкологической операции. По равнялись, кивнули друг другу не глядя и разошлись.

Хадасса – территория если не мира, то перемирия. Что-то вроде водопоя. Там, где речь идет о жизни и смерти, стихают страсти, замолкает идеология, территориальные споры теряют смысл: на кладбище человек занимает очень мало места.

В больнице врачи борются за жизнь, и цена любой жизни здесь одинакова. Больной не должен страдать – эту установка нормальной медицины. По десять раз на дню, при всякой процедуре спрашивают: тебе не больно? Один раз я автоматически ответила: ничего, ничего, потерплю…

– Как? Зачем терпеть? Это вредно! Боль надо обязательно снимать…

Этому учат здесь в медицинском институте: обезболивание необходимо. У меня советский опыт: дантисты совсем недавно стали обезболивать пациентов. Все мое детство и всю юность сверлили, рвали корни по-живому, а также делали перевязки, снимали швы… К сожалению, я слишком хорошо информирована о том, как сложно в Москве получить наркотики даже для онкологических больных в терминальной стадии. Про российскую провинцию вообще не говорю. А зараженные стафилококком роддома? Старые здания, которые уже нельзя прожечь кварцем, потому что нет таких ламп, которые могли бы дезинфицировать руины.

Эти мысли обычно посещали меня на обратном пути после облучения. Конечно, лучевые ожоги делают и здесь. Но защищают все, что можно защитить: для каждого больного в соответствии с его анатомией изготовляют специальный свинцовый блок, чтобы не повредить облучением сердце, легкие.

Жестокая болезнь – как ни старайся, все равно далеко не всегда вылечивают. И в лучших клиниках Америки, Германии и Израиля умирают люди. Но у нас на родине это гораздо тяжелее.

И я не знаю, что надо делать, чтобы наша Каширка стала похожа на Хадассу.

Схожу вниз по тропинке – мимо общежитий медицинского персонала, мимо стоянки, вниз, каждый камень знаком, каждое дерево, справа стена францисканского монастыря, мимо, вниз, к источнику, до рога раздваивается: вверх – к Горненскому монастырю, вниз – к автобусной станции, слева детский сад. Поворот к Музею библейской истории, который всегда закрыт, и вот мой дом. Одна стена из древних камней, другая из гипсокартона, третья из кирпича; слеплен, как дом сапожника Тыквы. Окна все разные, дверь не запирается. Жара все прибывает. Книжка моя не дописана. Осталось совсем немного.

Вместо напутствия тем, кто сегодня борется с болезнью

Опыт тех, кто борется 

В больнице врачи борются за жизнь, и цена любой жизни здесь одинакова. Больной не должен страдать – это установка нормальной медицины. По десять раз на дню, при всякой процедуре спрашивают: тебе не больно? Один раз я автоматически ответила: ничего, ничего, потерплю…

– Как? Зачем терпеть? Это вредно! Боль надо обязательно снимать…

Этому учат здесь в медицинском институте: обезболивание необходимо.

Семен Морозов, актер, режиссер детского журнала «Ералаш», 68 лет

«Верьте в медицину, которая сейчас на очень высоком уровне»

Отрывок из программы «Пока все дома» от 29 ноября 2009 года,

Первый канал (http://www.1tv.ru/prj/pokavsedoma/vypusk/11482).

…Семен Михайлович Морозов:

– Все мы ходим под Богом. Но мог ли предполагать Ян Арлазоров (актер, скончавшийся в 2009 году от рака. – Ред.) до болезни, что за три года он «сгорит»? Мне кажется, что если человек заболел чем-то серьезно, то это так или иначе испытание его жизненной мощи. Я это говорю как переживший тяжелую болезнь. Мне было очень плохо. Когда я болел, мне позвонил Игорь Старыгин. С ним разговаривала моя жена Светлана.

Светлана (его супруга):

– Он интересовался – как Сеня? Как его самочувствие? Семен Михайлович:

– Но как он говорил об этом! Он же был очень жизнелюбивым человеком!

Светлана: