Заканчивался октябрь, наступила полоса красных холодных зорь и таких же красных облетающих в парках листьев. Темнело с каждым днем раньше. Он приходил в свою пустую квартиру в самые сумерки, в странное сочетание темноты и прозрачного света холодной ясной зари. Это сочетание томило его. В пустоте комнат была бессмысленность, в черноте и огне заката был какой-то неудобоваримый и до страшного непосредственный смысл, давний и всеохватывающий, как когда в детстве в такую же зарю он просыпался после дневного сна и какое-то короткое время -- не то, чтобы видел что-то, но -- стоял рядом с чем-то смутным, важным, таким, что в обычной жизни забывается;
Пригласить Олесю к себе домой он не мог. Это было бы выход на новый виток, и он не знал, что и зачем на этом витке делать.
На работе за облетающими деревьями шире открывались южные степи. Закат оттуда выглядел по-другому. В дымной дали горели какие-то костры, чернели домики с желтыми окошками, земля с космами старой травы сохла пятнами, и панорама далеких огоньков чуть волновала воображение. Сумерки, хотя и осенние, напоминали, обещали что-то, как в детстве при ожидании поезда что-то обещают железнодорожные огни.
3.
-- Ты понимаешь ли, какое дело, вот какое дело, вот мы идем,
Так говорила высокая, умная Олеся, и это он любил в ней: и то, как она неувлеченно любовалась собой, и то, как замечательно несущественно было для нее это любование. И, наверно, то, что она ясно видела центральную проблему: нельзя было себе представить и нельзя было понять, во что все это может быть встроено, что и ради чего им делать друг с другом, или друг без друга, или каждому самому по себе.
Они ехали в его машине в какое-то неопределенное направление за город, в сторону побережья. Была поздняя осень. Над камышами горела яркая желтая заря. -- Если бы мы придумывали эту историю, что бы нам было нужно? -- говорил он. -- Застревает машина в болоте. Мы идем пешком. За болотом лес. Черные елки, желтая заря, есть такие детские книжки, старые. И кажется, там, за рядом деревьев -- другой мир, что-то странное, забытое, хочется туда, как будто бы на родину, и нельзя понять, что там.
Светлая колея из укатанной ракушки сворачивала в сторону моря. Ехать по ней, плавной, неровной, было прекрасно, но дальше песок становился рыхлым. Они выехали на побережье. Вода не была уже летней. Дальше дороги не было.
4.
-- Ты говоришь: отстранены. А хорошо ли быть отстраненным? И от чего мы вынуждены отстраняться? Может быть, без этой отстраненности было бы проще и лучше.
-- Но ты же сам не готов от нее отказаться. И я не готова. Вон, "психологи советуют": найди свою Идентичность, определись, действуй, отвага, слабоумие, крепкое личное щастье -- все к лучшему на локальном участке жизни.
-- Нет, ну можно же все понимать, рефлексировать свои действия, это ведь не то же самое, что ты называешь "отстраняться". Рефлексировать и действовать.
-- Да, но как действовать? Как именно?
-- Черт! Черт, ну как все нормальные люди.
-- Ну а разве мы как-то по-другому? Мы лишь остерегаемся идти туда, откуда не знаем выхода. Или нормального пути дальше. -- Она помолчала. -- ну какой смысл, какой интерес об этом забывать, ограничиваться локальным участком, какой смысл вообще забывать о чем-то? Считается, что секс это общение. Ну а куда ведет общение? Да, мы проникнем тайн друг друга... А почему они тайны? Ну да, да. Давай проникнем. Давай проникнем? А понимаешь, куда? В нашу самую раннюю молодость, и раньше, много раньше.
5.