Ракеты (СИ)

Прочертив извилистую линию почти через весь двор, головная лужица замедляет движение. Приток воды ослабевает, прорывы почти не происходят, вода движется теперь не шагами, а равномерно впитывается в пыль, лужица становится широкой и мелкой. Но тут хозяйка выплескивает новое ведро. Элементарность, чистота эксперимента нарушена. На передний край поступит свежая вода, движение продолжится. Подросток, преодолевая жару, лень и астенические мушки в глазах, встает с лавки и идет через залитый солнцем асфальт. Его белая майка, как и развешенные белые пеленки, ослеплена, перегружена, засвечена солнцем. Летит пух, движутся тени листвы, белым горят: пух, асфальт, пеленки, за ними небо.

Итак, есть верхний, сюжетный, уровень: похожие на молнии ветвящиеся нити сходятся, расходятся, останавливаются, иссякают, порождают новые. Ядра гамет сливаются и делятся, являя то ли причину, то ли верный признак жизненно значимых событий. Хорошо бы охватить его взглядом, но сложно. Но можно взять уровень ниже, построить некий мир в конкретике и деталях, запустить модель на выполнение и смотреть, какая жизнь будет идти в ней.

Ядра гамет, ядра комет, Пьер Безухов выходит от Ростовых на мороз и видит над домами комету, эту вестницу бед и перемен. Ему не холодно, он распахивает шубу на жарко дышащей груди. Потому что хозяйка уже вылила новое ведро, и из прошлого, по проторенной сети каналов, возобновился приток жизненной силы.

Подросток переводит взгляд в черноту раскрытых ворот гаража, но взгляд засвечен белым. Он закрывает глаза и еще почти секунду видит: белые пеленки, чернота гаража, листва, и над ней меркнущее в глазах, сиреневое небо, другой мир, освещенный меркнущей сиреневой звездой, и в теплой коричневой темноте, как на ковре в детстве, вокруг центра поля зрения виден внутренний зрительный шум.

Он знает, как в него смотреть. Вначале нет ничего. Потом он видит шершавую поверхность земли по обеим сторонам проложенного пути. Потом он видит раздавшиеся в стороны елки, отбрасывающие в разные стороны черные тени. Над ними, в пространстве, в слоях воздуха, на параболической нитке собственного дыма склонилась и зависла осветительная ракета. Ее белый свет выхватывает круг из глухой ночной темноты холмов, камышей, болот, дальше нет ничего. Склон холма освещен контрастно. Ракета снижается, четкие тени движутся, становятся длиннее, сеть ветвей бежит по траве. Внизу, почти в середине освещенного круга видны фигурки пустивших ракету людей. Они слепились в пару, то ли как причина, то ли как признак того места, где будет сделан следующий шаг, где из темноты будет выхвачен новый кусок шершавой поверхности земли.

Но вода прокладывает путь, не зная, куда и зачем она стремится. И вот в чем вопрос: куда она успеет достигнуть, и: что делать, когда поток слабеет?

2.

-- Завтра. И с ней приедет.. этот человек из института, с ее работы. Который тебе подарил фонарик.

-- А они нам еще что-то подарят?

-- Может быть и ничего. Они идут пешком. Если они не придут до вечера, папа пойдет им навстречу. Я буду сидеть наверху с рацией и смотреть на лес, чтобы заметить ракеты. Они будут пускать ракеты. Никто не будет спать. Ты знаешь, что если все время смотреть, потом в глазах все мельтешит, и белая полоса?

Брат и младшая сестра радовались приходу гостей. В компании родители бывали веселы и деятельны, это создавало ощущение праздника, радостных и редких событий. Летом ходили в лес. Борис был тогда маленький, сестры его тогда еще не было вовсе. "Тетя Олеся" была в шерстяной кофте, которая пахла дымом. Песни и разговоры были не вполне понятны и от этого казались большими и загадочными, как вечерняя даль железной дороги на маленькой станции, когда накануне вечером встречали гостей. Тогда в лесу были сумерки, огонь освещал: шерстяную кофту, часть лица, и в стихах были слова: читать детские книги, и высокие, ТАЙНЫЕ ели. И он не понимал, зачем им, высоким, взрослым людям, детские книги, когда им принадлежат все эти сумерки, огни переезда, вагонный стук и тусклый вагонный свет, и даже.. и даже свет того вагона, который поехал дольше и исчез, после того, как тетя Олеся вышла из него, ступила на твердый вечерний асфальт и стала реальной. И вот, он помнил, они ставили палатки в лесу, пили из термоса чай, пахнущий кофе, с его паром и чернотой в жестяной термосной крышке, и говорили о непонятном и большом, таком же важном, как эти высокие, ТАЙНЫЕ ели вдали, в глубине леса, и как то, что за ними, за ними.

Это было в здешнем лесу, не слишком далеко от поселка, когда он был маленький. Когда ему было на несколько лет меньше.