Ракеты. Жизнь. Судьба

Сосредоточение всего программирования БЦВМ в одном месте вынуждало нас все время искать способы повышать производительность труда, для чего нужно было создавать большое по объему сервисное математическое обеспечение, позволяющее ускорять и автоматизировать работу программистов БЦВМ. И здесь нам совершенно неожиданно помог директор киевского института кибернетики АН УССР Виктор Михайлович Глушков. Он стал депутатом Верховного Совета СССР от того избирательного округа, где располагалось наше ОКБ, и посетил нас в порядке встречи с избирателями. Конечно, его повели в теоротделение, и я ему пожаловался, что при нашем «ручном» программировании именно оно будет определять сроки создания ракет. Я был поражен, когда он предложил услуги своего института для помощи нам в повышении производительности труда наших программистов, т.е. в создании средств автоматизации их работы. Всегда я крайне негативно относился к возможности получения реальной пользы от многочисленных договоров с академическими и учебными институтами, что легко понять каждому, кто пытался получить от них конкретные результаты. Но Виктор Михайлович меня поразил, он предложил (и реализовал свое предложение) и создал на территории своего института лабораторию технологии программирования, конечно, за счет наших средств, но работающую полностью по нашим заданиям, что гарантировало получение реальных результатов, так как сотрудники лаборатории, хоть и сидели в институте кибернетики, точно понимали, кто и за что им платит зарплату.

Переход к БЦВМ потребовал изменения характера работ и взаимодействия и у других подразделений ОКБ, но, в конце концов, все как-то «устаканилось», и мы начали делать цифровую СУ для днепропетровской ракеты, следующей за 8К67, она называлась 15А14 и была рассчитана на доставку 10 (!!!) водородных бомб — рекордное число. Именно ее развитие привело, в конечном счете, к появлению «Сатаны».

В результате того, что теоротделение взяло на себя главный объем работы по созданию СУ с БЦВМ (в других фирмах эта работа затронула и другие, кроме теоретиков, подразделения) оно стало, по существу, определять все важные решения, а численность его выросла до 1300 человек.

Пожалуй, стоит подробнее рассказать о внутренней жизни теоретиков, так как все равно большую ее часть мы проводили на работе, и от обстановки там зависело не только наше мироощущение, но и результаты работы.

В большом коллективе высококвалифицированных и способных людей всегда находятся люди с художественными способностями. Надо только им не мешать, что было достаточно сложно делать под постоянным и бдительным надсмотром «органов» (т.е. КГБ), но как-то мы решали эту проблему.

Во-первых, наша стенгазета (я думаю, теперь уже не все знают, что это такое) выделялась остротой печатаемых заметок, я только просил, чтобы критика ограничивалась сотрудниками отделения, начиная, естественно, с меня, так как попытка преодолеть этот барьер кончалась не очень удачно из-за обид критикуемых.

Каждый номер стенгазеты собирал толпу читателей, причем не только сотрудников нашего отделения, и становился предметом самого тщательного изучения в КГБ на предмет поиска «антисоветских» шуточек.

Но основным вне работы стали наши вечера. Это можно, конечно, называть и художественной самодеятельностью, но будет очень несправедливо по отношению и к авторам, и к исполнителям. Их уровень мастерства не уступал артистам харьковских театров, а тематика и способ выступления были намного более интересными для зрителей.

Мы обычно арендовали один из самых больших дворцов культуры (это уже была территория не за колючей проволокой) и один раз в году устраивали там новогодний вечер теоротделения. Успех был оглушительный.

Сотрудницы и жены сотрудников шили на этот вечер платья, представители смежных организаций из других городов стремились попасть в этот день в командировку, сотрудники не нашего отделения всякими неправдами доставали билеты, а у нас было две проблемы — не допустить положенной в таких случаях пьянки и проследить за отсутствием чересчур острых выступлений, которым при большом желании можно было приписать и недопустимую направленность. Самое главное, что критика начиналась с меня (здесь уж приходилось терпеть), но не выходила за рамки отделения.

В третьем (теоретическом) отделении было не только интересно работать, но и можно было хоть изредка отдохнуть вместе с коллективом своей лаборатории в нерабочее время, что сплачивало коллектив и шло на пользу делу. Вскоре отдел кадров стал рассматривать назначение молодого специалиста в теоротделение, как награду, многие даже искали знакомства, чтобы получить к нам назначение. И сын Сергеева, и сын его первого заместителя и директора нашего опытного завода Борзенко, и сын заведующего отделом оборонной промышленности обкома партии (совсем большая «шишка») работали в теоротделении.

«Гражданская война»